Как и ожидалось, МУР в эту ночь не спал. Тряханули их очень прилично, и потому нужно было демонстрировать работу без дураков. Для этих целей были задействованы все резервы, срочно вызвали на Петровку, 38, многих осведомителей, чесали преступность, что называется, частым гребнем. Допросы вели все, даже сама Шура Романова. Оперативные совещания собирались чуть ли не каждый час, по городу рыскали утроенные патрули и подметали бомжей, вытрезвители в этот вечер оказались переполнены. К нашему делу это, увы, не имело никакого отношения.
Слава Грязнов моему появлению хоть и порадовался, но скорее с сочувствием. Давая краткий обзор оперативных действий, он больше ругался, чем рассказывал. Его профессиональное достоинство опытного охотника было в очередной раз оскорблено. Во-первых, он считал, что депутат Кислевский ни в коей мере не заслуживал той скорби, что теперь на него изливалась. Во-вторых, речь шла о высокопрофессиональном подходе к делу и метать икру в такой ситуации было просто бессмысленно. Он безусловно сочувствовал семье и близким, но, давно настроившись философски, раздражался, когда слышал фальшивые рыдания.
— Эти парни попадутся только после того, как нашлепают человек тридцать, — предвещал он. — Ежу понятно, это организация. Пока мы не уловим систему, пока не поймем принцип выбора, нам тут делать нечего.
— Ты так и скажешь журналистам? — спросил я.
— С журналистами будет говорить Шура, — усмехнулся Грязнов. — Как же, они уже даже фоторобот составили неизвестно с кого.
— И все же, — сказал я, — не может быть, чтоб он не оставил хвостов.
— Идет системная проверка, — сказал Грязнов. — Чешем по абонементам, кто входил, кто выходил, кто себя неправильно вел. Конечно, во всем этом есть свой смысл.
Прослышав о моем появлении, в кабинете у Грязнова появилась Шура Романова, непривычная в форме полковника. Закрыв дверь, она немедленно расстегнула пуговицы кителя и сняла галстук.
— Фу, — сказала она. — А метеорологи, псы, говорят о похолодании!.. Ну что, орлы боевые, чем вы меня спасать будете?
— Надавали по попке? — спросил Грязнов.
— Ага, по попке, — хмыкнула Шура. — Так задницу надрали, что ой-ей-ей!.. В общем, быть или не быть, понятно?
— Мы там в Краснодаре нащупали выход на одного из «стрелков», — заметил я — Я оставил Дроздова еще покопаться.
— Милый, если надо, мы тебе экскаватор туда доставим, только выкапывай чего-нибудь поскорее, — сказала Шура. — Слава, у тебя кофею какого-нибудь нету? Я уже качаться начинаю.
— Коньячку, — предложил Грязнов. — Он бодрит.
— Может, кого и бодрит, а меня усыпляет, — призналась Шура. — Вот если с кофе…
— Александра Ивановна, — ахнул я, — это же до какого уровня упала атмосфера, если у начальницы кофе нет?
— Милый, весь выпили, — сказала Шура. — Такая орава, на всех разве хватит! Кстати, а где Костя Меркулов? Дело это его в первую очередь касается!..
— Тоже где-нибудь на уик-энде, — со вздохом сказал Грязнов.
— У Кости Меркулова своя версия, — сказал я. — Он до сих пор не может успокоиться по части ГБ.
Романова с Грязновым переглянулись.
— То-то я гляжу, фээскашники вокруг замаячили, — сказала Шура.
— Шура, — ахнул Грязнов. — А что, если…
— Перекинуться на коллег? — угадала Шура.
— Точно! — воскликнул Грязнов. — Намекни, что господин Кислевский был в разработке у контриков, и пусть свободная пресса за них возьмется!
Шура выпрямилась и стала застегивать галстук.
— Не дело говоришь, товарищ Грязнов, — сказала она строго. — Мы все вместе боремся с преступностью, и делить нам нечего… Но суть предложения интересная, — закончила она, улыбнувшись. — Турецкий, с меня бутылка!..
Она поспешила к себе проводить очередное оперативное совещание, с тем чтобы вытащить на свет Божий версию с ФСК и немедленно ее задействовать. Была уже глубокая ночь, и задействовать версию можно было лишь наутро, в воскресенье. Я рассказал Грязнову о наших наметках в Краснодаре, и мы, несмотря на позднее время, решили позвонить Дроздову. Номер в гостинице не отвечал.
Я посчитал свое участие во всей этой суете достаточным и отправился домой досыпать. Выспаться мне все равно не удалось, потому что рано утром позвонил Сережа Семенихин и принялся хвастаться своими вечерними достижениями. Из его сообщения я ничего не понял, но мы договорились встретиться в прокуратуре. А пока я одевался, мне позвонил Грязнов, похвастался тем, что урвал два часа сна в кресле, и сообщил, что «контрики» раскололись. Они вели наблюдение за депутатом Кислевским, потому что раскручивали дело о финансовых махинациях. На портрет народного избранника ложилась большая тень. Во всяком случае, теперь было что ответить на гневные выпады депутатов.
Российская Генпрокуратура хоть и не кипела, как МУР накануне, но тоже бурлила, несмотря на воскресный день. Меня уже дожидался «важняк» из Московской прокуратуры Костя Дьяконов, которого я прекрасно знал.
— Будем работать совместно, Саша, — сообщил он без особой радости. — Как думаешь, это не полный голяк?
Я покосился на пухлую папку в его руках, материалы вчерашних допросов, протоколы осмотра и прочее.
— Это только пятая часть всего, — рассмеялся Костя.
— Розыск лиц ведется? — спросил я. — Тех, кто выходил?
— Уже допрашивают, — сказал Костя. — В наличии двадцать шесть человек.
— Вот и займись ими, — сказал я. — Кто-то из них наверняка видел убийцу.
— Более того, — добавил Костя, — кто-то из них сам может оказаться убийцей.
— Правильно рассуждаешь, — сказал я, забирая у него пухлую папку. — Действуй. Считай, что я уже включил тебя в свою следственную группу.
Мой деловой подход к сотрудничеству не вызвал у него энтузиазма, и он даже сказал:
— Может, вам тут еще полы помыть?
— Это потом, — сказал я. — Сначала дело, потом удовольствие.
Сережа Семенихин вместе с Ларой были на боевом посту у компьютера. Тем не менее они нашли мгновение поздороваться со мной и пригласить поближе к светящемуся экрану. Началась популярная лекция о достижениях всеобщей компьютеризации, которую я резко прервал:
— Короче, господа юнкера! Что вы раскопали?
— Это третий, — сказала Лара. Я помолчал.
— Почему третий? А первый кто?
— Мы их так классифицировали, — объяснила Лара. — По времени совершения преступления. Всего их трое.
— Почему трое? Мы же говорили, как мне помнится, о четверых-пятерых.
— Это мы говорили, — сказал Сережа. — А машина говорит: трое. Поверьте, Александр Борисович, это достаточно доказательно.
— Хорошо, — я пожал плечами. — Я рад тому обстоятельству, что их всего трое. Что это дает нам теперь?
