— Твое место под парашей!
Поговори мне! — оборвал его контролер и толкнул Никольского в плечо, показывая, что спор исчерпан.
Дверь затворилась. Никольский присел на край нар, держа под мышкой бушлат и матрасик. Сосед выбрался из-под своего пальто и стал пристально рассматривать Никольского. Потом спросил:
— Откуда тебя?
— Из Лефортова, — буркнул Никольский, не имея сейчас никакого желания вступать в беседу.
Как странно, думал он, еще недавно за человеческое общение, да просто за живую речь, готов был, кажется, отдать все что угодно, а сейчас, попав в это ужасное скопище сонных тел, окутанных вонючим туманом, который в буквальном смысле можно было осязать пальцами, с непонятной ностальгией вспомнил свою одиночную камеру.
— А статья какая? — продолжал допытываться сосед.
Никольский еще не знал, что таков неписаный порядок, и он должен отвечать, если не хочет на свою голову больших неприятностей. Но он не знал и лишь обреченно махнул рукой.
— Как хочешь, — с непонятной многозначительной угрозой прохрипел сосед, однако подвинулся и отвернулся от Никольского.
А Евгений Николаевич разостлал на узком краю свой жидкий матрасик-подушку, прилег, натянул на голову бушлат и тут же провалился в глубокий сон.
Проснулся он от боли, лежа на цементном полу лицом вниз. Вероятно, во сне он выставил колени и кто-то, проходя в тесноте между нарами, так «нечаянно задел» его, что он свалился на пол. В камере стоял хохот, разноголосый шум, было жарко, даже душно, и еще эта вонь, от которой в горле застрял острый ком.
Никольский поднялся, огляделся и, наконец, с трудом пришел в себя. Соседа, похоже, не было. Или Никольский просто не смог узнать его в этом многоликом, малоопрятном человеческом месиве. Он скатал ватник, снял пиджак и пошел к раковине, чтобы умыться. К параше уже выстроилась очередь, и это новое унижение опять полоснуло Никольского по сердцу: он понял, что и ему вот сейчас придется, подобно остальным, оправляться при всеобщем обозрении.
Вернувшись к своему месту, не обнаружил пиджака. Огляделся. Оказывается, его рассматривали двое сидящих на нарах довольно крепких молодца и комментировали вслух свою неожиданную находку.
Никольский подошел к ним, вежливо извинился и взял свой пиджак.
— А этот еще откуда? — послышался сбоку сиплый голос. — Что-то мне эта личность незнакома!
Никольский повернулся, чтобы идти на свое место, но его остановила за плечо чья-то крепкая рука. И она же потянула к себе пиджак. Пришлось обернуться. Какой-то молодой человек с откровенным недоумением уставился на него.
— Ты кто такой? — спросил скороговоркой. — Тебя кто сюда звал? Или ты закона не знаешь? Кося, — молодой обернулся к напарнику, — он, оказывается, закона не знает. Научи его. А я подскажу, если чего забудешь.
Еще один крепыш лениво поднялся и медленно шагнул к Никольскому. Но Евгений Николаевич тоже ведь не зря жил на свете и кое-что необходимое мужчине в экстремальных ситуациях усвоил из постоянных уроков Арсеньича. И потому, когда крепкий кулак молодого вдруг обрушился ему в лицо, успел уйти в сторону, а сам молодец рухнул, нарвавшись на такой же силы встречный хук. Другое не рассчитал Никольский — здесь он был не в честном бою, один на один, а одиноким волком против стаи. На него одновременно, словно по чьей-то команде, бросилось с десяток человек, и с этой дикой сворой справиться он, конечно, не мог. Он сумел отшвырнуть одного-другого, но его задавили, прижали лицом к полу и стали обрабатывать ногами, целясь в основном по печени. Шум свалки и крики достигли ушей надзирателя.
Он степенно вошел в камеру и гаркнул:
— А ну прекратить, сейчас в карцер отправлю!
Потом подошел к лежащему на полу Никольскому, приподнял его за шиворот.
— А, новенький! Что с ним?
—Дак ведь, гражданин начальник, закона не знал человек, полез на верхние-то нары, а там и так трое сидят, а он давай права качать, ну и упал сверху-то, носом ушибся, ничего, гражданин начальник, поживет с нами, поумнеет, куда денется, верно, гражданин начальник?
Никольский между тем медленно, чувствуя сильную боль под ребрами, поднялся с пола, огляделся, увидел свой пиджак на соседних нарах и забрал его.
— Иди на место, — толкнул его в спину надзиратель. — Почему драка, отвечай?
— Они ж все объяснили. — Никольский нашел в себе силы криво усмехнуться разбитыми губами.
— Смотри мне, — пригрозил тюремщик, — будешь драки затевать, живо в карцер угодишь!
Никольский обмыл лицо, прижал к губам мокрый носовой платок и вернулся на нары. Сосед сидел, привалившись к стене спиной, и с явной насмешкой наблюдал за Никольским,
— Да, — заметил он наконец, — все бы ты сделал правильно, если бы не полез в гущу. Ну ничего, не горюй, здесь всякий урок — впрок. С крещеньицем тебя, значит, Женя.
Никольский оторопел.
A-а... откуда вы меня знаете? — только и смог произнести, шепелявя быстро вспухающими губами. В это время из дальнего конца камеры крикнули:
— Барон, отдай нам мужичка! Нам во как «петушок» нужен! Душа истосковалась! А, Барон?
Сосед только молча махнул рукой: заткнитесь, мол.
— Понятно! — крикнули снова. — Себе приберег! Давай пользуйся, мы не жадные! Потом оставь, что не жалко! — И дружный лошадиный какой-то гогот.
— Чего им от вас надо? — спросил Никольский.
Сосед засмеялся.
— А это им не от меня, а от тебя надо. Истосковались мужички, вот их на липкое и потянуло. А тут ты со своими претензиями. Вот и повод есть: и похоть свою удовлетворить, и тебе твое место указать. Ох, озорники!
— Это что же... — У Никольского потемнело в глазах. — Вы говорите, что они хотят меня?..
— Вот именно, — просто подтвердил сосед, и эта простота окончательно добила Никольского.
Он слышал всякие рассказы, читал, конечно, но представить себя жертвой мужеложства! Видимо, оценив его состояние, сосед небрежно хлопнул Никольского по плечу:
— Ничего, не боись, как говорится. Перебьются! Эй, Сипатый! — крикнул «озорникам». — Я этого мужичка в свою семью взял! Все слышали? — Там, вдали, похоже, недовольно загудели. — Ну вот, теперь порядок. — Сосед пятерней взлохматил свои буйные переросшие кудри и снова повернулся к Никольскому. — Ладно уж, не стану тебя томить. Давай по новой знакомиться. Черт его дери, никогда не угадаешь, где соседа встретишь... Так ты, Женя, не узнал меня?
—Никольский стал внимательно разглядывать парня. Что-то очень знакомое было в нем, но старое, давно, кажется, забытое. Может быть, видел. Но где, когда? Смотрел, вспоминал, а парень, мягко посмеиваясь, отчего лицо его становилось каким-то кротким, умиротворенным, ждал и не торопился с помощью.
