— Арсеньич, свяжись срочно с Борисом Сергеевичем Гординым. И вообще постарайтесь сделать так, чтоб без меня — как со мной.
Наталья стояла в дверях служебки, прижав обе ладони ко рту, словно сдерживая крик. Никольский увидел ее остановившийся взгляд, нашел силы подмигнуть ей и махнуть рукой.
2
Василий Васильевич Максимов отдал служению в Московской областной прокуратуре почти пятнадцать лет. И, став, наконец, прокурором, понял, что это его вершина, пик судьбы. Выше уже ничто не светит и уйти со своего поста он может только на почетную пенсию. Однако два последних года все перепутали в его жизни, сбили глаз с привычных ориентиров, поскольку многие события, еще вчера отвечавшие, совершенно конкретной статье уголовного кодекса, сегодня стали не только неподсудны, но, напротив, едва ли не ложились в основу указов и постановлений государственной власти.
Ему было уже пятьдесят восемь лет, и он прекрасно понимал, что, прояви он на своем посту строптивость, рискует не дослужиться до пенсии. А зачем ему это надо?
Вот, к примеру, на днях приехал к нему на прием симпатичный, уже немолодой человек, представился помощником первого заместителя премьер-министра Российской Федерации товарища Сучкова Сергея Поликарповича, все честь по чести, и от имени своего патрона прямо вот так, впрямую — да когда ж могло раньше-то случиться подобное! — именно что в открытую, не боясь ничего, предлагал взятку! За что, спрашивается! Объяснял, и в глазах ни тени сомнения! Надо, говорил — и фото показывал, — вот этого типа в Лефортово отправить. Хотя бы временно, потом, мол, придет время и разберутся с ним. Да как же так-то? Да где ж он, извините, наш закон, если прямо так, по чьему-то желанию, раз — и нет человека!
А это, говорил посетитель, новый порядок вещей. И ничего нету здесь странного. Раньше-то, вспомните, сильно утруждали себя поиском статьи? Недаром же и поговорку сочинили: мол, был бы человек, а статья найдется. И о взятке тоже не надо так уж в лоб. Ну какая это взятка? Слышали, поди, выступление московского мэра? Слышали, а как же. Вот он без всяких экивоков, с южной своей горячностью и простотой нравов, так и заявил во всеуслышанье: нет у нас такого понятия, как взятка. А есть всего лишь плата за оказанные услуги. Коротко и ясно. Вот и мэрия, и префектуры, и муниципалитеты, по примеру лидера своего, кинулись очертя голову всевозможные услуги оказывать. Ну и много на этом поприще народу чиновного пострадало?..
А ведь убедительно говорил, стервец эдакий.
Словом, обозначенная шестью нулями сумма решила этот не такой, по правде говоря, и сложный вопрос. Даст он санкцию.
Исходным пунктом оказалось поступившее в областную прокуратуру, по месту проживания этого самого, как бишь его? — Никольского, — анонимное письмо, в коем сообщалось об активном участии означенного лица в действиях ГКЧП, все участники которого во всех средствах массовой информации объявлены путчистами и государственными преступниками. Вот и решай теперь прокурор, кто у нас в государстве сильнее — третья или четвертая власть? Заканчивалась анонимка предложением в случае нужды допросить ряд крупных хозяйственных руководителей, далее перечислялись многочисленные чины и должности, как-то: Молчанова, Мирзоева, Дергунова, Тарасюка, Суханова и прочих, которые могут многое поведать следствию о моральном облике и делах Никольского. К анонимке были пришпилены две газетные статьи.
Мы так долго говорили о вреде анонимок, что привыкли и к самому слову, и к необходимости хотя бы выборочной проверки изложенных в них «клеветнических» фактов. И сделали это в конце концов государственной политикой. Частью ее, чтобы быть справедливым.
Василий Васильевич вызвал молодого следователи Жирнова, передал ему поступивший в прокуратуру материал и подписал постановления на проведение обыска и взятие под стражу.
Ты там, слышь, Жирнов, не шибко с ним цацкайся, понял? Он из этих, из новых, что все под себя гребут — вон чего для себя понастроил! На наши с тобой налоги. Найдешь чего в доме — честь тебе и слава, а нет, так и не надо. Он у нас по серьезному делу пойдет, по ГКЧП. Так что пупок не надрывай, поезжай, как положено, со всеми формальностями, тут нам не к лицу законы не соблюдать, и вези его, голубчика, прямо в Лефортово. С ними я договорюсь неофициально, примут. А там посмотрим. Тебе же скажу, чтоб не дрейфил: оч-чень большие силы за этой анонимкой-то стоят. Ну давай, Жирнов, с Богом!
Это была совершенно невероятная, унизительная процедура. Не мог и в дурном сне предвидеть Никольский, что когда-нибудь сам станет даже не свидетелем, а прямым участником этой драмы, более того — главным ее действующим лицом.
Банальная, конечно, мысль, что в России от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Но в какой-то момент, может, это был даже спасительный элемент психической адаптации, он вдруг всем своим нутром почувствовал, что недалек уже тот час, когда он перестанет, например, краснеть, стоя абсолютно голым перед незнакомыми грубыми женщинами, которые приказывают нагнуться, чтобы проверить в его анальном отверстии, не спрятал ли он чего -нибудь запрещенного тюремным распорядком. И никакого безумного стыда не испытает, когда его начнут фотографировать и снимать отпечатки с пальцев, распоряжаясь его головой и руками. И даже неудобства не заметит, держа руками спадающие брюки. Какое счастье, что ни галстука, ни шнурков на ботинках у него не оказалось. А то и это изъяли бы. А процесс описи карманных вещей! И самое поразительное, что с какой-то минуты он перестал чувствовать себя обычным, нормальным человеком, у которого могут быть вопросы, желания...
И пошло: вперед! Стоять! Лицом к стене! Вперед!..
Лязгнула дверь камеры. Щелкнул замок. Тишина. Светло.
Камера, куда его привел надзиратель, была рассчитана на четырех человек. Но Никольский оказался в ней один. Знакомое лишь по книгам и кинофильмам стало жесткой реальностью. Стол, параша, запрещение сидеть на кровати. Единственное, может быть, утешало — чистое белье на кровати, одеяло, подушка.
А вокруг кирпич и бетон. Маленькое окошко за толстыми прутьями решетки — взгляд на свободу. И свет, постоянный свет, от которого так устают глаза.
Надзиратели пожалели, оставили ему начатую пачку сигарет и спички. Никольский закурил и начал думать. Не являясь старожилом тюремного мира, не зная существующих здесь порядков, он почему-то был уверен, что при аресте его обязательно предупредят, что взять с собой. Следователь, конечно, не предупредил. Он вел себя откровенно по-хамски, будто твердо знал, что такое поведение ничем ему не грозит.
А что, если и действительно так? За какие такие порочные связи с ГКЧП попал он сюда? Где доказательства его вины? Кто ему их представил? Опять вопросы, вопросы... на которые нет ответа.
— Было жарко, и Никольский разделся до трусов. Сидеть на каком-то странном стояке, на который, как он понял сразу, — не гуманитарное все же образование, — опускается для сна кровать, было неудобно, и Никольский сел на корточки, прислонясь к холодной кирпичной стене. И вдруг его словно обожгло: сколько раз видел он, как на вокзалах, в захолустных гостиницах, в аэропортах замечал мужчин, принимающих вот такие позы! Господи, да вот же оно откуда!
