Ладно, пока деньги есть, надо жить широко.
Савельич, выезжай на Пятницкую, там есть слева шашлычная. Я угощаю.
Пока ждали заказ. Грязнов стал рассказывать о своей беседе с секретаршей, и большое, вполне приличное, чистенькое заведение сузилось буквально до размеров их стола.
- Представим себе вот такую историю, — так начал свой рассказ Слава. — Жила-была на свете пара молодых людей. Оба журналисты и работали в Тюменской областной газете. Любили друг друга, зарабатывали не густо, но хватало, чтоб снимать приличную комнату. Ожидали обещанную государственную жилплощадь. Словом, жили как большинство неустроенных молодых романтиков, готовых ехать за правдой и туманом аж на самый край света.
А еще жил в этом городе дядя, которого все почему-то боялись. Не был он ни партийным руководителем, ни гебистом, ни милиционером на крайний случай, а был всего лишь управляющим одной строительной фирмы и весом в городе пользовался большим. Что он строил, кому — этого никто не ведал. Зато все знали, если Наиль чего сказал, в лепешку разбейся, а сделай. Иначе могут разве что по очень большой случайности обнаружить по весне твои кости, да и то обглоданные волками, где-нибудь в глубине тюменской тайги.
И вот против этого человека однажды выступил журналист в местной газете. С наивным таким вопросом: кто хозяин в городе? На следующее утро этого бедолагу обнаружили почти совсем замерзшего, избитого до полусмерти, со множественными переломами. Парня еле спасли, но он долго пролежал в местной больнице. Лежал он и напрасно ждал, когда навестит его, наконец, любимая женушка. А ее все не было.
Ее и не могло быть, потому что в ту же ночь некие молодцы вытащили ее, сонную, из постели и в чем была привезли к своему хозяину. Вот так они, наконец, и познакомились.
- Ясно, о ком речь? — спросил Слава.
- Продолжай, — эхом откликнулся Турецкий.
Хозяин показал ей целую кипу фотографий, на которых она с ужасом узнала своего окровавленного мужа, после чего предложил ей извинить его молодцов за то, что они перестарались, но парень останется жив, уже сообщили куда следует, где его можно найти. Ее же он пригласил в свою спальню, чтобы закрепить, так сказать, их дружеское примирение. Она, естественно, послала его, а он послал за своими молодцами, которые тут же растянули ее крестом на полу, хозяин сделал свое дело и ушел, оставив ее для «баловства» с молодцами.
Практически он ее уничтожил. Как человека, как личность. А женщина выжила и стала его постоянной игрушкой. Точнее, как она сама выразилась, персональной плевательницей. Парень выздоровел, вышел из больницы и, не найдя своей жены, уехал куда-то. Следы его потерялись. Хозяин же вскоре переехал в Омск, где возглавил акционерную компанию.
Ни убежать от него, ни уйти из жизни она не могла: на первое не хватало сил, на второе — воли. А он продолжал держать ее под рукой для удовлетворения постоянно возникающей нужды. Любые ее протесты по любому поводу немедленно гасились напоминанием, что он может сию секунду кликнуть своих молодцов и поглядеть на их «баловство». Она действительно до обморока боялась и ненавидела его, но что может поделать эта пигалица с племенным быком? Только терпеть.
Он был женат, жена родила ему двоих детей, которых, по мнению окружающих, он не любил. Просто терпел. Как и свою жену. Которой, кстати, нередко доставалось от его крепких кулаков. Внешне же он свято, если подходит такое слово к данному клиническому случаю, чтил традиции и обычаи семейной жизни, выводил напоказ свою по-прежнему эффектную жену и лишенную всякого внешнего обаяния секретаршу — такова была ее роль в этом чудовищном спектакле, разыгранном на крови. Она отвечала на звонки, соединяла его с теми, с кем он хотел говорить, и открыто врала, что его нет на месте, если он брезгливо отмахивался ладонью, и при этом должна была в любую минуту выполнить основную свою работу, то есть лечь туда, куда он укажет пальцем, — на стол, под стол, на пол, на подоконник. И она ложилась. Беременеть ей, кстати, тоже запрещалось. Вот такие пироги.
Шло время. Он возглавил так называемую многопрофильную фирму, переехал в Новосибирск и, наконец, в Москву, где построил уже собственный дом и стал устраивать в нем барские приемы.
Виноват, — поправился Грязнов, — не барские и даже не купеческие, а новые, современные. Со стриптизом и прочими увеселениями для узкого круга лиц и обширной «многопрофильной» программой для всех остальных. Там же решались и глобальные вопросы раздела влияния, финансирования и дележа прибыли.
Однажды «уговорил» собственную жену показать им стриптиз. Та не могла отказать в просьбе. И ранее не особо баловавший жену своим вниманием, с этих пор он вообще перестал проявлять к ней какой-либо интерес. Превратил в служанку: прими, подай и выйди вон.
Может быть, именно по этой самой причине, как предполагала наша героиня, между супругой хозяина и Олегом Деревянко могли возникнуть нити взаимопонимания. Вряд ли нечто большее. У хозяина было много ушей, и это все в доме знали.
Если убийство и было заказано, то вряд ли кем-то из домашних. Слишком велик был их страх. Кто - то из телохранителей? Тоже сомнительно: хозяин не был скупым по части собственной безопасности. Платил большие деньги и требовал беспрекословного подчинения. Охрану, к слову, никогда не унижал. Цезарь ценил своих центурионов.
И последнее, — подвел итог Слава и подмигнул посмурневшему Турецкому. — Потерпи еще немного. Итак, был проверочный звонок. После чего Нина кинулась к Карине и обе — наверх...
- Я все понял, — перебил его Саша, — все понял. Продолжай!
А понял он наконец, что крик Карины, который он услышал из чердачного окна и еще удивился глубине и силе ее чувства, был криком неистового торжества. Ибо и глубочайшее горе и невыразимая радость, сопровождающая человека от рождения до гробовой доски, всегда находятся рядом...
- А затем Нина кинулась к Олегу. И он, позвав охрану, вместе с ними появился в ванной. Условились же говорить просто, чтоб не путать следствие... Она сказала еще, что, когда появилась на пороге дома и увидела во дворе Олега, ни слова не сказала, но он будто бы сразу все сам понял. Вот и делай выводы.
Алексей Савельевич, с аппетитом уминавший шашлык, на миг поднял от тарелки нос и спросил заинтересованно:
- Это чего вы рассказываете? Кино, что ль, новое?
- Да, примерно, — хмыкнул Слава и принялся за свой шампур. — Многосерийный фильм. Из не нашей жизни.
- Да уж где нам! — убежденно кивнул Савельич.
Плохо дело, — как бы между прочим, сказал Турецкий.
— Хуже не придумаешь. Теперь одна надежда — на твоего Поэта.
— Или на Молчанова... Где я уже слышал эту фамилию?
— Ну, если мне не изменяет память, — сказал Грязнов, облизываясь,— она мелькнула в протоколе допроса свидетеля Дергунова. По-моему, они вместе собирались приехать на прием, но Молчанов его подвел. Не явился.
— Значит, мне срочно нужен этот Дергунов. Кто он?
