Глава седьмая «ДУШИТЕЛЬ ЖЕНЩИН ИЗ БОСТОНА»
3 августа 1994 года
На этот раз утренний кофе варила Люба.
Накануне я приехал к ней после того, как, наверное, целый час просидел в машине, собираясь с мыслями по поводу этого осточертевшего мне Кларка. Посмотрев в конце концов на часы и увидев, что уже почти час ночи, я все же рискнул из ближайшего автомата позвонить Любе. Откладывать наше свидание было уже прямо-таки неприлично.
Видимо, и она так считала.
— Приезжай, — выдохнула она в трубку.
Она разбудила меня, как я и просил, ровно в половине девятого. После того памятного удара по моей бедной башке я считал, что мне необходимо высыпаться. А то моя голова просто элементарно не выдержит напряжения и треснет не то что от удара, а от простого щелчка в лоб. Или по лбу.
Люба порхала, как мотылек, и цвела, как августовская роза. Кажется, я начинаю говорить пошлости, усмехнулся я сам над собой.
— Над чем смеетесь, господин Турецкий?
— Над собой, все больше над собой, госпожа Спирина.
Е-мое! Опять Спир! Как же мне это не приходило в голову раньше? Может, Люба тоже какая-нибудь внучатая родственница бывшего американского посла? Слегка обрусевшая. Может, спросить?
Но спрашивать я не стал, боясь показаться полным идиотом. Потом придется слишком многое объяснять, а этого мне делать не хотелось.
Однако игривое настроение, в котором я проснулся, все же не оставляло меня, провоцируя на браваду и какие-нибудь дурацкие действия.
— Представляешь, я еще, оказывается, нравлюсь молоденьким девушкам...
— Да что ты говоришь? Я так понимаю, ты имеешь в виду не меня?
— Во всяком случае, не только тебя. Тут я вчера встречался с одной молоденькой-молоденькой американкой. Так представляешь, мне показалось, что она в меня влюбилась. Даже свидание назначила. Вот сегодня в шесть часов и пойду.
«Что я такое несу?» — мысленно схватился я за безумную свою голову.
— Когда кажется, креститься надо, Турецкий, — достаточно спокойно отреагировала Люба.
— Ого! Мы, кажется, ревнуем? — ухмыльнулся я очень довольно.
Люба без слов чмокнула меня в щеку и стала разливать кофе, тем самым давая понять, что разговор о посторонних девочках закончен.
Мы по-семейному пили кофе с бутербродами с сыром, которые Люба успела запечь в микроволновой печи. Сыр вкуснейшим образом расплавился и кое-где подрумянился.
— Пища богов, — сказал я, чтобы загладить свою мнимую вину.
Бутерброды были и в самом деле необыкновенно вкусными и горячими. Что на мой негурманский вкус в пище вообще самое главное. Почему этого никак не могут понять в нашей столовой?
А вообще, Люба была бы, наверное, хорошей женой. Хотя и артистка. Зря говорят, что они все такие безалаберные. На мой взгляд, Люба как раз очень хозяйственная, даже немного чересчур. На кухне, как я запомнил еще в первый свой визит, все сверкало белизной.
Когда на белой-белой клеенке появилось темное-тёмное пятно (от пролитого Турецким кофе), Люба моментально выхватила откуда-то из белых-белых шкафчиков специальную мягкую белую-белую тряпочку и промокнула пятно. Скатерть снова стала белой-белой. Я был восхищен быстротой ее реакции. Тем более что оскверненная кофейной гущей тряпочка моментально исчезла с глаз долой, скрывшись в недрах белой-белой мойки.
— Зимой у тебя на кухне, наверное, особенно красиво.
— Почему это? — искренне удивилась Люба.
— Ну как почему? Здесь все бело, за окном все бело... — Я ухитрялся одновременно и улыбаться, кажется, достаточно глупо, и жевать бутерброд.
— Философ ты, Турецкий, и уши у тебя холодные, — беззлобно потрепала Люба меня за ухо.
Люба сварила кофе даже вкуснее, чем я сам себе делаю по утрам. Все-таки приятно, когда женщина утром встает первой, чтобы накормить своего мужчину. Патриархат архиразумная вещь, как говорил вождь мирового пролетариата. Или не говорил, но приставочка «архи» уж точно из его лексикона. Знаем, конспектировали. Всей огромной и необъятной страной. Подумать, сколько же бумаги на это за семьдесят лет извели! Ну вот, опять на политику свезло. Комплимент, что ли, Любе сказать?
— Э-э-э...
— Тебе еще кофе?
— Да нет, вот все думаю, какой бы такой особенный комплимент тебе сказать, — наконец нашелся я.
На сей раз Люба поцеловала меня прямо в нос.
Андрей Леонидович Буцков в кабинете в Селиверстовом переулке выслушивал традиционный утренний доклад своего референта Евгения Степашина.
Импозантный референт Буцкова на самом деле был всего лишь однофамильцем директора ФСК. Правда, его папочка в свое время тоже занимал немалый пост заместителя председателя Госплана. Поэтому карьера Степашина началась, по обыкновению, в МГИМО, где готовили по преимуществу кадры для международной деятельности и, видимо, для будущего управления государством из детей высокопоставленных советских чиновников.
После окончания института Евгения конечно же не заслали в какую-нибудь зачуханную африканию. Он поехал сразу в Нью-Йорк, в ООН. Все шло как по маслу, но как-то раз он залетел с пьянкой. Будучи за рулем в нетрезвом виде, он снес павильон автобусной остановки. К счастью, никто не пострадал, ни сам виновник, ни другие. Дело тогда смогли замять.
Но когда чуть позже, в разгар перестройки, МИД возглавил Эдуард Шеварднадзе и стал перетрясать все загранкадры сверху донизу на предмет всяческого блата, тяжелая длань коснулась и Степашина. Причем никаких прямых родственников в системе МИДа у него не было, а отец к тому времени благополучно отдыхал на пенсии. Но зато сыну припомнили ту пьяную аварию, всплыли и разные другие неприятные мелочи, и его вычистили из системы.
С другой стороны, к тому времени эта кормушка уже не была столь сытной. Ехать можно было хоть на кудыкину гору, хоть на Гавайи. Были бы деньги.
С денег-то все и началось.
С парой друзей-сокурсников, тоже оставшихся не у дел, но со связями, они организовали одну из тех возникавших как грибы бирж, через которые перепродавали товары, бывшие в стране еще в дефиците, по «рыночным» ценам. Получались эти товары, правда, по ценам государственным. К сожалению, краник довольно быстро прикрыли.
Степашин еще попробовал поиграть на бирже самостоятельно, но слишком больших капиталов не нажил. Тогда-то судьба и свела его с Андреем Леонидовичем Буцковым и его фондом.
Они познакомились в Центральной клинической больнице. Связей папы еще хватало, чтобы лечить Жене язву в человеческих условиях. Буцков подлечивал свою печень. Они, будучи соседями по отделению, как-то быстро сошлись на любви к детективам. Буцкову нравился Чейз, Степашин предпочитал Гарднера, но и Чейзу в определенных достоинствах не отказывал. Они обменивались книжками, которые им приносили.
