— Сейчас говорить с ним бесполезно, — объяснил нам лечащий врач Сотникова капитан третьего ранга Грызун.
Он так и представился: «Грызун». Я, будь помоложе, может, и прыснул бы в кулак, но служба сводила меня с людьми, носившими такие экзотические фамилии, что я к подобному почти привык.
— Пациенту полчаса назад дали сильное снотворное. Очень сильное, точнее наркотик. Омнопон. По личному распоряжению главврача. Лейтенанта сильные боли мучили. — Грызун, как бы извиняясь, развел руками.
В его глазах я уловил какое-то странное выражение: то ли жалости ко мне, то ли сочувствия.
Собственно, врач мало что мог добавить к тому, что рассказал мне Лушников по дороге в госпиталь.
Все произошло в кафе «Марс», где каждый вечер собираются свободные моряки и еще более свободные гражданские. Пьют, танцуют, веселятся. Скандалы, конечно, бывают, но не слишком часто — большинство посетителей друг друга знают если не по имени, то по меньшей мере в лицо.
Армейский лейтенант, затеявший драку, пришел один. Он мрачно пил за угловым столиком. Пил, кстати, как потом выяснилось, не водку, а минералку.
Когда пришел Сотников с девушкой Галей и своим другом мичманом Петренко, народ гулял вовсю. Вновь прибывшая компания заняла столик около стойки бара. Армейский лейтенант, словно специально их поджидавший, пересел за соседний от них столик. Как рассказывали свидетели, никакого повода для скандала не было. То ли армейский лейтенант что-то тихо сказал Сотникову, то ли Сотников сказал что-то ему... Но, извинившись перед друзьями, Сотников с лейтенантом вышли на улицу.
Друзья особо не беспокоились, все еще были совершенно трезвы: мало ли зачем вышли два лейтенанта. Первой спохватилась Галя.
Сотникова нашли на хозяйственном дворе кафе, истекающего кровью. Он был ранен в живот. Выстрела никто не слышал — слишком громко играла в кафе музыка. Загадочного лейтенанта и след простыл.
Раненого подоспевшая «скорая» отвезла в госпиталь...
— Ему, если можно так выразиться, повезло. Пуля прошла навылет и не задела жизненно важных органов, — так Грызун определил состояние здоровья своего пациента.
Сергей с Мариной успели уже вдоволь накупаться и сияли молодостью и здоровьем, как новые полтинники. Чтобы не завидовать понапрасну, я решил срочно последовать их примеру. Они согласились составить мне компанию. Оксана крикнула нам вслед, чтобы мы не особо задерживались, так как она уже готовит ужин.
Вся суета отступила перед морем. Огромное, темное, с лунной дорожкой до самого горизонта, оно обволокло меня серебристыми пузырьками. Усталость выходила из меня прямо-таки физически, отступала и неясная тревога — не вовремя выданное снотворное, непосредственно перед нашим приходом, какая-то машина, то ли случайно, то ли намеренно следовавшая за нами от самого госпиталя почти до дома, недобрые предчувствия... В общем, что-то мне во всем этом не нравилось. Возможно, я просто слишком устал. Но море, море...
На ужин нас поджидали вареники с вишнями. Роскошное блюдо! Особенно в сочетании с домашним темно-красным, чуть вяжущим виноградным вином. Я даже подумал про себя, впрочем отдавая себе отчет в собственной наивности, что когда-нибудь на старости лет переберусь на юг, к морю. Буду возделывать виноград, давить сок и делать из него вот такое вино. «Размечтался, сыщик, ищи вора!» — осадил меня внутри маленький Турецкий...
Ночь благоухала свежеструганым деревом, виноградной зеленью, вином и, конечно, Мариной.
Глава вторая СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ ХРОНИКИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
— июля 1994 года
Лушников, ночевавший в доме, встал первым и развил бурную деятельность. Настолько бурную и целенаправленную, что мы были готовы к выходу и сознательным действиям уже через полчаса. Удивительный Саня человек, на одной его энергии можно ракету в космос запустить.
Ломанову предстояло опросить друзей Сотникова, мы же с Лушниковым должны были отправляться в госпиталь. Марина ехала с нами. Атмосфера напряженности, оставившая было меня вчера вечером, вновь сгустилась, когда мы выехали с нашей тихой улочки, носившей имя «Виноградная», на городское шоссе. За нами следовала серая «пятерка», настолько явно, что даже Марина обратила внимание. Герберт, как-то хитро проехав через пыльные переулки и полуразрушенные арки, сумел от нее оторваться, но у госпиталя она вновь материализовалась, будто ее пассажиры прекрасно знали, куда мы едем.
В госпитале нас поджидал «сюрприз». Честное слово, это было в духе дурного детектива. Хотя и на собственном опыте я сталкивался с этим нехитрым приемом. Мог бы, в конце концов, предугадать хоть раз в жизни! Но опять оказался идиотом!
Ночью Сотников умер.
По всему выходило, что не по собственной инициативе. Грызун сделал предположение об отравлении:
— Возможно, ему просто сделали укол. Это трудно определить, потому что он у нас и так весь иголками был истыкан.
Дежурная медсестра, рыдая, сказала, что заснула-то ночью всего на полчаса, не больше. Мы оказались у разбитого корыта — труп Сотникова уже увезли на вскрытие, никто ничего не знал, не видел и не слышал...
...Начальник госпиталя, капитан первого ранга Хомяков Илья Ильич, оказался высоким плотным человеком лет сорока пяти, со спортивной фигурой и большими залысинами. Он восседал в своем кабинете, словно на троне, было видно, что здесь он — царь и бог. Однако Хомяков делал вид, что готов ответить на мои вопросы. Даже с удовольствием.
Прежде чем задать первый вопрос, я успел про себя улыбнуться — похоже, что фамилии всех врачей этого заведения из одного отряда. Отряда грызунов. Я бы не удивился, если бы встретил Мышкина, Бурундукова, Суркова и, например, Пасюка. Есть же такая украинская фамилия.
Хомяков заметно нервничал. Он явно собирался выдать мне заранее подготовленный ответ на вопрос об омнопоне, который вкололи Сотникову именно за полчаса до нашего приезда, а также о скоропостижной смерти их подопечного. Но я не люблю домашних заготовок. Обычно более искренне люди отвечают на вопросы неожиданные:
— В ваш ли госпиталь привезли единственного спасшегося матроса с яхты «Глория»?
— Да, — коротко ответил Хомяков.
— Он успел что-либо рассказать?
— Нет. Его доставили в бессознательном состоянии. Он слишком долго боролся за жизнь, на саму жизнь сил у него уже не осталось...
Это был как раз тот случай, когда я мог отдать руку на отсечение, что человек не врет. Об этом он говорил с абсолютно чистой совестью. Все именно так и было. О Сотникове, я был уверен, он ничего не скажет. Возможно, я сгущал краски, но уж больно все это мне не нравилось.
Когда я встал и попрощался, я увидел искреннее изумление на лице капитана первого ранга, так и не преподнесшего мне тщательно сварганенной речи.
Я спустился на этаж ниже, где оставил Марину утешать рыдающую медсестру. Лушников помахал мне из дальнего конца коридора, жестами объяснив, что ждет внизу.
