— Одно время по Москве ходили слухи, что он кадровый полковник органов, это соответствует истине? — поинтересовался я.
Зотов засмеялся.
Сейчас-то он, надо думать, никак не менее генерала будет. Но тогда это могли быть только слухи. Если ему и присваивали звания за особые заслуги и выслугу лет, то об этом знал только председатель КГБ, начальник отдела кадров и несколько членов Политбюро во главе с Генеральным секретарем. Видите ли, Филин играл не совсем ту роль, какую мы обычно приписываем разведчикам. Никаких контейнеров, шифрованных поздравлений с Седьмым ноября, бесцветных чернил и капсулы с цианистым калием в зубе мудрости... Он работал на более высоком уровне. Мало того, ребята из ЦРУ прекрасно знали, кто он такой. Как и наши ребята в Москве знают американцев — ху из ху на самом деле.
Он опять усмехнулся.
— Вы, конечно, понимаете, что такое — «агент влияния»? Об этом в последнее время много писали.
Я понимал.
— Но они тоже делятся, грубо говоря, на две категории. Скрытые и явные. Скрытые, это понятно. Человека долго готовят, потом он прикидывается невинной богатой овечкой, живет согласно хорошей легенде, делает хорошую карьеру, в общем, становится большим американцем, чем дядюшка Сэм. Второй же тип — это классический Филин. Птица, так сказать, ночи, но про это все знают. Их роль вовсе не в том, чтобы воровать чертежи подводных лодок или тайны новых технологий, их дело — осуществлять посредническую миссию между нашими и тамошними правителями. Все это противостояние идеологий лишь для населения. На самом деле сильные мира сего всегда и обо всем прекрасно договорятся. Но далеко не все контакты возможны на официальном уровне. Такие тонкие миссии и поручаются людям типа Филина.
— Какого рода миссии, на ваш взгляд, приходилось выполнять Филину?
Я мало знаю, но кое-что могу предположить. Через него шли практически все неофициальные контакты между штатниками, Фиделем и нами. Причем Филин был едва ли не лучшим другом самого Фиделя и одновременно прекрасно ладил с лидерами кубинской оппозиции в Майами.
Мы подошли к церкви, около которой располагалось заросшее, но аккуратное кладбище. Алексей Сергеевич предложил зайти в храм.
— У нас тут хороший хор, — сказал он тоном знатока и неловко перед входом перекрестился. Добавил: — Только для того, чтобы его послушать, приезжайте как-нибудь в воскресенье или на церковный праздник. Сегодня-то простая вечерня, три старушки поют.
Мы вошли. В самом деле три ветхие старушки дрожащими голосами вторили мощному напеву батюшки. На батюшке впору было воду возить — молодой, крепкий, розовощекий, чего не скрывала даже окладистая русая борода. Голос у него был хорош.
Когда мы вышли из церкви, к нам протянулись сухие ручки двух чистеньких старушек, стоявших на паперти. Мы дали каждой по пятьсот рублей. Те так горячо благодарили, что мне стало неловко. Не люблю, когда благодарят. Алексей Сергеевич сказал, что на этом кладбище похоронен известный московский художник Виктор Попков, которого по дурости застрелили инкассаторы.
— Говорят, с того случая, — добавил Зотов, когда мы уже отошли от красивого, резного могильного памятника, — художники ненавидят инкассаторов лютой ненавистью, а инкассаторы, соответственно, ненавидят художников. Такие вот средневековые страсти. А вы говорите — Филин!
По дороге к даче Алексей Сергеевич рассказывал мне о книге, которую вот уже два года писал:
— Я был знаком со множеством занимательнейших людей. Среди них были и очень знаменитые, и никому до поры до времени не известные. Я знал Королева, академика Тамма, брал интервью у Джона Кеннеди и бывал на приемах его жены... Кстати, знал и всех американских послов за последние двадцать лет.
— Что вы можете сказать о Самюэле Спире?
— Это был милейший человек. Он странно погиб год назад. Я читал об этом в «Нью-Йорк таймс». Теперь ее, слава Богу, можно спокойно купить и сын мне ее более-менее регулярно привозит. Близко я Спира, конечно, не знал. К тому времени я был несерьезной фигурой. Пешкой, которой не суждено выбраться в королевы.
В двух шагах от дороги в кустах расположилась уютная компания местных мужичков. Заметив нас, один из них приветливо замахал рукой с пустым стаканом:
— Сергеич! Причаститься не желашь?
— Спасибо, Коля, нас гости дома ждут.
Мы прошли мимо, а «Сергеич» объяснил мне, что Коля за символические деньги помогает ему содержать дом в относительном порядке и, вообще, он очень неплохой парень. У меня не было оснований ему не верить.
— Алексей Сергеевич, — решил я хотя бы в другом попытать счастья, — а с Норманом Кларком ваши пути не пересекались?
Так вас еще и Кларк интересует? Какой вы, однако, любознательный молодой человек! — заулыбался он, беря меня под локоть. Но тут же опять стал серьезным. — Извините за неудачную шутку. Я понимаю, что ваш интерес — не праздный. Видите ли, сам я вам, по сути, ничего интересного не сказал, да и не мог сказать. Это все несколько иные сферы, в которые я вхож не был. Но... Знаете, мне пришла в голову одна разумная мысль. У меня есть один приятель, можно сказать — друг, он полковник ГРУ в отставке. Мы с ним в Штатах познакомились. Он работал тогда в советском посольстве в Вашингтоне. Мы редко видимся, но весьма симпатизируем друг другу. У него дача здесь же, в Челюскинской, на другом конце поселка, но сейчас он на юге, в Крыму, внуков к морю повез, диатез лечить. Кажется, в Гурзуф. Когда он приедет, я с ним поговорю, возможно, он будет вам полезен. Не беспокойтесь, держать язык за зубами — его профессиональная обязанность. Пойдемте к молодежи, а то эти гвардейцы у вас девушку из-под носа уведут.
«Проницательный старик», — подумал я про себя. Мне было приятно, что Алексей Сергеевич вычислил, с кем приехала Люба и кто ее главная симпатия. Я даже расправил плечи.
«Так, наверное, ведет себя петух в курятнике», — ехидно прошипел мой внутренний маленький Турецкий.
Люба все же сменила гнев — на милость, а туфли — на кроссовки. Она с Ломановым играла в бадминтон на тропинке, ведущей от калитки к дому. Из раскрытого окна кухни доносился запах жареного мяса.
— Петя не доверил мне готовить ужин, сказал, что настоящее мясо должны жарить настоящие мужчины.
— Ну, Петя, может быть, и не справедлив к женщинам, но мясо он готовит отменно. Принимаете мое свидетельское показание? — хитрю прищурился старший Зотов в мою сторону.
Я немедленно принял, как советовал незабвенный Веничка Ерофеев. Тем более что запотевшая водка из холодильника и целый строй бутылок с самодельными наливками, выставленные под яблоней, располагали к подобным ассоциациям. Жаль, очень жаль, что нынче я за рулем. Придется мне ограничиться лишь рюмкой наливки. Главное — выбрать, какой именно.
— Это — вишневая, а вот это — черносмородиновая, — рассказывал гордый и повеселевший старший Зотов, — а это — фирменная, малиновая. Весьма рекомендую.
