Она вернулась к станции. В какую же сторону ей идти, где искать строение номер восемнадцать? Пошла наугад: Пройдя с километр, поняла, что идет не в ту сторону, по обе стороны «жестянки» тянулись нормальные пристанционные здания из красного кирпича с нормальными номерами и неоригинальным названием улицы — «Привокзальная». Ирина повернула назад.
Она очень долго шла вдоль железной дороги, она уже отчаялась найти что-нибудь похожее на то, что может называться «строениями», прошла мимо элеватора, водокачки, депо, город давно кончился, и надо было идти по насыпи, не видя перед собой дальше, чем на три метра. Но вот что забелело впереди, и при неярком свете фонаря на строительном кране она увидела ряд не то бараков, не то амбаров. Ирина посветила фонариком, боль под ложечкой стала еще сильней: «Строение 9». Где-то здесь. Бараки-амбары имели абсолютно нежилой вид. Ирина вела лучом по стенам, заборам — строение десять, двенадцать, потом сразу пятнадцать и... двадцать один. Значит, это где-то в глубине. Она сделала несколько шагов в сторону, пошла вдоль забора и услышала смех. Не?, этот смех не мог принадлежать Валерию Транину, смеялась женщина — негромким, каким-то ленивым смехом. И потом голос: «Ну давай еще, что ты — маленькая? Смотри, что я, с таким домой пойду? Не пропадать же товару». Снова смех, теперь зазывной, с истомой. «Ой, Сережка...» Ирина отпрянула от забора, снова пошла крадучись вдоль него. Строение семнадцать. Прибавила шагу и — провалилась в неглубокую яму, обдирая ноги обо что-то металлическое. Велосипед. Два велосипеда. Мужской и женский. Тех двоих, за забором. И еще сидя на земле, увидела вдалеке на заборе выведенное масляной краской и высвеченное «фонарчи-ком»: «Строение 18».
Пригнувшись, обошла кругом «строения», прислушалась. Изнутри доносился прерывистый шум, как будто работал насос. Причем здесь насос — ночью! За стеной кто-то храпел. Транин. А может, там еще кто-нибудь, может, целая банда? Нет же, нет! Зимарина сказала ему: сиди там, строение восемнадцать, пустое. Ирина набрала воздуху в легкие. «Моя дорогая! Ты ничего не боишься! Ты сейчас проникнешь внутрь этого барака, там маленький мальчик Кеша. Ты его возьмешь и привезешь Нике. Ты ничего не боишься... проникнешь... возьмешь... » К черту эту дребедень, разве можно чем-то помочь от такого страха? Но как ни странно, она все-таки почувствовала себя лучше, уже не сводило от боли под диафрагмой, глаза привыкли к темноте, она различила входную дверь, которую раньше обнаружила наощупь. Ирина положила сумку и фонарь на землю и с большой осторожностью потянула на себя дверь. Дверь немного приоткрылась, уперлась своей нижней частью в землю и замерла как вкопанная. Ирина протиснулась в узкое отверстие.
В голову ударило водочным перегаром и сыростью необжитого помещения, но ей было не до запахов. Она молила Бога, чтобы как можно дольше доносился из левого угла дома этот нечеловеческий храп, способный заглушить любые другие звуки. Опустившись на четвереньки, она поползла вдоль стены, держась правой стороны. Прямо перед ней тусклым отсветом от придорожного освещения неясно выделялся четырехугольник окна. Рука наткнулась на что-то мягкое, Ирина в мгновенной панике отдернула ее, показалось — собака, сдерживаясь, перевела дух и снова протянула руку. На полу лежал матрас с торчащими из дыр кусками ваты. С замиранием сердца, сантиметр за сантиметром, она ощупывала чью-то постель, пока не услышала короткое ровное дыхание, прерываемое редкими тоненькими всхлипываниями. Она знала — так спят дети, которых незадолго перед сном наказали — нашлепали, поставили в угол.
И уже ни о чем не думая и ничего не боясь, Ирка схватила вместе с жестким влажным одеялом это маленькое, всхлипывающее во сне существо и бросилась-прочь.
* * *
Со странным ощущением двинулся Чуркин по переходу метро на Таганской, показалось — следят. Оглянулся, внимательно всмотрелся в лица попутчиков: кто из них идет по пятам? Решил, что ошибся. Проклятая профессия довела до мании преследования. Кто это в перестроечной Москве осмелится отслеживать следователя по особо важным делам?
В вагоне поезда, следовавшего до Текстильщиков, Чуркин расслабился. У него сегодня был неплохой день, хотя начался он для него слишком рано — пришлось ехать в морг на опознание трупа. Но все сложилось лучше, чем он ожидал. Ненавидел он Турецкого всеми фибрами души за издевательское к нему, Чурки ну, отношение, за веселость характера, за независимое обращение с начальством (черта, которую никак не мог в себе воспитать Гарольд, как ни старался) и даже за дурацкое «Чайлд Гарольд», выкопанное из какой-то древней литературы, то ли у Шекспира, то ли еще у кого, нет, кажется — у Байрона. И этот умник Турецкий, конечно же, знает точно — откуда, и даже может выдать пару строк наизусть, да еще и по-английски... Нет! Не может! Теперь уже не может!
Чуркин брезгливо отодвинулся от подвыпившего небритого соседа по вагону, переложил пластиковую сумку с сиденья на колени — чего доброго стянет такую ценную в наши дни поклажу.
Да, еще одним соперником в прокуратуре стало меньше, сначала Бабаянц, теперь Турецкий. И вот ведь все как хорошо сложилось, попал остроумец под грузовик — и точка, а пришлось как следует понервничать, за дело взялся этот старый еврей, хромой черт, мог и докопаться, а ведь обещал коротышка Амелин отвалить сумму, что дух захватывало. А теперь копай не копай, все шито-крыто, и скоро будет погребено под могильным камнем.
Ко всему этому наконец-то решился вопрос с его диссертацией, которую уже дважды «бодал» ученый совет института. Напоив час назад своего научного руководителя в «Славянском базаре», он договорился с ним, что ученый преобразит гадкого утенка, придаст ему формы лебедя, доведет до кондиции, повернув к модной теме об организованной преступности на Западе и в СССР.
За директором «Базара» был должок — Чуркин прикрыл дельце, нет, не даром, конечно, кто ж такое делает в наши дни бесплатно, но денежки пришлись как раз ко двору, три тысячи из десяти Чуркин «отстегнул» тут же ученому мужу, ужин, естественно, ему не стоил ни копейки, да впридачу получил вот этот презент — сумку с икрой и другими деликатесными продуктами и импортной выпивкой. Нет, жизнь положительно вступила в светлую полосу...
Его дерзко тронули за плечо. Он нехотя, но без испуга разомкнул глаза и увидел перед собою милицейского сержанта.
— Гражданин, на каком основании вы завладели чужим имуществом? Имеется заявление.
— Ты что, офизденел? — удивился Чуркин.— На хрен мне чужое имущество?
— Гражданин, прошу не выражаться в общественном месте!
Чуркин увидел, что в сумку с деликатесами, которую придерживал слабой рукой на всякий пожарный, вцепился этот подвыпивший заросший щетиной тип.
— Это еще что за дела? — вскрикнул Чуркин и прижал свою драгоценность к груди. <
— Не тронь, пес! Мое! — прохрипел небритый, вырывая из рук Чуркина его же сумку.
Пассажиры в вагоне загалдели. Одни кричали, что . с сумкой этот молодой человек едет от самой Таганки. Другие, напротив, резко взяли сторону небритого, нагло заявляя, что своими глазами видели сумочку в руках этого симпатяги еще на станции «Парк культуры».
