— Видишь, это совсем не трудно,— говорила она все тем же жизнерадостным голосом и улыбалась, а синие глаза сияли, как язычки газовой горелки.
«Только одно, только одно может искупить все, только одно поможет забыть, что Валерия Зимарина существует на свете. Надо найти Кешу. И тогда Валерия исчезнет, и дух ее испарится с земли».
— Это... действительно... нетрудно,— услышала она совсем рядом прерывистый шепот и, почувствовав на груди требовательную руку, поняла — сейчас она умрет, сейчас у нее разорвется сердце, потому что есть только один способ найти маленького мальчика Кешу, найти и вернуть его не знакомой ей Нике, мучающейся от .горя, только один способ вернуть себе своего любимого, забыть все, что было связано с этой женщиной, с этой настойчивой рукой с зелено-перламутровым маникюром: надо подчиниться, надо принять ненавистную ласку. Она заставила себя расслабиться, сбросила напряжение, сковавшее ее в единый каменный брусок, и продолжала играть, взглядывая через плечо невидящими глазами.
И тогда пришло избавление. Колокольным звоном, возвестившим о конце пытки, залился телефон. Ирина не вздрогнула, но играть прекратила; Валерия же почему-то трубку не сняла, посмотрела на часы и быстро вышла из комнаты, бросив на ходу:
— Играй, играй.
Она, вероятно, взяла трубку где-то в другом месте — звон прекратился. У Ирины возникла уверенность, что этот звонок каким-то образом связан, с похищением Кеши, Валерия явно ждала этого звонка, недаром так — как рысь — скосила глаз на изящные, в камушках часики, недаром бросила якобы небрежно — «играй, играй», это чтобы не было слышно, о чем разговор. Ирина, продолжая играть левой рукой, включила магнитофон, где на пленке была та же самая песенка в ее собственном исполнении, и очень осторожно сняла трубку телефона. Нет, Валерия не дура, трубка отозвалась мертвой тишиной, аппарат отключался, когда на другом поднимали трубку. Ирина снова осторожно нажала на рычаг, скинула туфли, вышла во внутренний коридор, прислушалась — голос Валерии еле доносился откуда-то сверху. Боясь наткнуться на Маню, Ирина поднялась по крутой лестнице, приложила ухо к двери. Звук рояля и стук собственного сердца мешал разобрать слова, надо было бы не включать магнитофон так громко, но Валерия повысила голос, и сердце стало биться так громко, что она испугалась — сейчас ее услышат!
— ...не получишь ни куска, Валера. И сдам тебя мусорам, залупа ты конская, со всеми кишками. Бери ублюдка и немедленно, слышишь? — не-мед-лен-но отвези в Подлипки... Как это забыл? Сказала бы я тебе, Валера, кто ты, да времени нет. Галстук повесить ты горазд, а головой покрутить не можешь. Машину брось у самого вокзала. Пойдешь вдоль жестянки, строение восемнадцать. Пустое. Сиди там, я скоро тебе пришлю верного друга.
Ирина не успела переварить услышанное, как щелкнул рычаг, и она стремглав бросилась по лестнице вниз, села к роялю, как была — босиком, но телефон рядом с ней тихонько верещал: Валерия набирала чей-то номер. Ирина хотела снова бежать наверх, но там хлопнула дверь, и через несколько секунд явилась Зимарина и сказала:
— Нельзя нам с мужиками иметь дело, киска. «Если она ко мне будет снова приставать, я ее убью.
Вот этой бронзовой статуэткой. И вплавь через речку». Аутотренинг больше не срабатывал.
— Я хочу, чтоб ты мне поиграла что-нибудь хорошее, ну, Моцарта, например.
«Подлипки, вдоль жестянки, строение восемнадцать. Какой жестянки? Надо срочно сообщить Романовой. Валерия обещала прислать «верного друга» — надо спешить! Вот дура, дура, даже не знаю номер телефона Меркулова. Да и как позвонить? Не отсюда же! Боже, помоги мне выбраться!»
Она старалась не смотреть на Валерию, боялась, что Моцарт не выдержит святотатства.
— Только ты разденься, играй голенькая. А я буду на тебя смотреть. Мне надо дозвониться в одно место.
Ирка начала примеряться глазами к статуэтке, но Зимарина вдруг ругнулась непотребно, устремив злобный взгляд в окно, швырнула трубку и вылетела из комнаты. «Как ведьма на помеле»,— подумала Ирина и тоже посмотрела в окно. На участок въехала машина, из нее почти на ходу выскочил грузный мужчина лет пятидесяти, крупными шагами направился к дому. Ирина узнала в нем прокурора Москвы Эдуарда Антоновича Зимарина.
* * *
Кирин начал издалека, и Меркулов терпеливо ждал, когда тот подойдет к ответам на поставленные перед ним вопросы.
— Мне удалось выйти на одну тайную головную организацию. Это мозг системы. Она управляет всем военно-промышленным комплексом. Называется эта структура «Наблюдательный Совет при Кабинете министров СССР». Хотя не он правительству, а правительство ему подчиняется. Но сами члены этого Совета свою контору называют «Вече». То ли.по аналогии с древним Новгородским вече, то ли еще почему. Новгородское, правда, стояло на страже интересов народа.
Официантка принесла «телятину на гриле», чем на минуту прервала монолог Кирина.
— Наша вина в том именно и состоит, что мы все, обладающие властными полномочиями, не умеем пользоваться властью в интересах народа. Даем, знаешь ли, им возможность пользоваться плодами революции семнадцатого года.
— Извини, но кто это «мы»? И кто «они»?
— Номенклатура. Тут и госпартаппарат, и военно-промышленный комплекс, и карательные органы, и армия. Правильно кто-то назвал это чудище военно-политическим комплексом. Именно он делает нашу страну военной сверхдержавой. На многочисленных примерах я пришел к убеждению, что наш комитет, партия и оборонка уже не способны найти общий язык с собственным народом. Никогда не найдут. Слишком далеко разошлись пути-дорожки. И ничего не поделаешь: их так запрограммировали. И знаешь кто заварил эту бодягу? Не догадываешься? Сталин и Берия.— Кирин заинтересованно посмотрел в лицо Меркулова: — Думаешь, я свихнулся? Комплекс этот запрограммирован лишь на защиту системы, на разжигание войны. Он против всего конструктивного, против созидания. В борьбе с этим злом мне нужны союзники. И не просто надежные люди. Нужны люди, облеченные властью. Такие как, например, ты, Костя. Наблюдательный Совет при Кабинете министров, «Вече» — с одной стороны, часть этой системы, с другой — он вырастает в самостоятельно действующий орган и пользуется для захвата всей власти далеко не гуманными методами. Вплоть до террора.
— Как, Кабинет министров занимается террором?!
— «Вече» имеет право вынести смертный приговор любому. Самому президенту. Тебе или мне, к примеру. Порознь или вместе. В один и тот же час или в разное время. И приговор обжалованию не подлежит. О нем никто и никогда не узнает...
Меркулов обеими руками растер щеки, как после мороза — признак сильного- волнения.
— И ты знаешь, как подобраться к этому «Вече»?
— Я дам человека. С ним ты можешь говорить, как со мной. Кстати, ни о каком «Бесе» я духом не слыхивал, что еще за «боец» выискался? Но Андрюха может знать. Хотя... Фамилия моего человека Борко. Андрей Викторович Борко. Запомни телефон, записывать ничего не надо. Скажешь, что ты приятель Вава. Ударение на втором слоге, как у бразильской футбольной знаменитости. То да се, скажешь, готов, дескать, продать хороший спиннинг, импортный. И номер пройдет, даже если его телефон на кнопке. В общем, обязательно употреби слово «спиннинг». Что бы он тебе ни ответил, жди его на перроне Белорусского вокзала, на второй платформе. О времени он тебе каким-нибудь образом даст понять, сообразишь. Узнаешь его легко — по чересчур аккуратненькому пробору. Борко должен располагать сведениями. Ты их обработаешь, я имею в виду юридически. И мы информацию передадим в Белый дом. Я имею в виду Ельцина, а не Буша.
