Расследование этого случая, начатое и законченное в тот же весенний вечер работниками милиции Ленинградского района г. Москвы, внесло некоторые коррективы в изложенную одним из солидных граждан Жуковым версию происшествия. Было установлено, что 24 мая 1984 года в 8 часов 30 минут вечера двое дружинников помогали старому человеку, большевику и почетному пенсионеру Полине Васильевне Ворониной спуститься в подземный переход Ленинградского проспекта. В это время два очень нетрезвых гражданина, пересекавших проспект с грубым нарушением правил уличного движения в направлении от гостиницы «Советская» (задержанные постоянно обзывали ее «Яром», что со времен ликвидации НЭПа не соответствовало действительности), набросились на дружинников. Один из них, оказавшийся впоследствии гражданином без определенных занятий, заломил старому большевику Ворониной руки за спину, но, получив удар острым мысом женского ботинка в область паха, упал на разделительную полосу проспекта. Второй, он же Евгений Жуков, старший инспектор Московского уголовного розыска, стал наносить удары по лежавшему на мостовой своему приятелю Бакину портфелем типа «дипломат» коричневого цвета. Дружинники портфель отняли как раз к приезду опергруппы. Но гражданин Жуков, вырвавшись из рук милиции, подбежал к постороннему пешеходу, сбил с того шляпу и стал вырывать у него из рук принадлежавший пешеходу черный саквояж, вследствие чего нанес ущерб личной собственности профессора Московского пищевого института Сидорова Ю. А., оторвав от саквояжа ручку. Портфель, принадлежащий гражданину Жукову и содержащий том секретного следственного дела, был утерян…
Результатом этого прискорбного случая было увольнение капитана Жукова из органов милиции. Два месяца он искал работу, начиная свой день с поднятий тяжестей и пробежки вокруг стадиона Юных ленинцев — старался не терять форму. Но поиски были безуспешны. Жукова всюду опережала данная ему характеристика: «К работе в критических условиях непригоден в связи со склонностью к употреблению алкоголя». Он было устроился юрисконсультом в организацию с мистическим наименованием «Контора вагонов-ресторанов Юго-Западного направления», но через два месяца уволился, так как не мог вынести откровенного воровства, которым занимались в конторе все: от посудомойки до управляющего. Но каждое утро он поднимал гантели и бегал. В день своего рождения, 1 сентября, купил торт и бутылку водки на последнюю десятку. Придя домой, обнаружил, что от него ушла жена. Он выпил бутылку один и на следующее утро вокруг стадиона не побежал, а достал забытый диплом строительного техникума и завербовался куда-то к черту на рога на стройку…
О том, что Жуков строил мечеть в Кабуле, мне известно не было.
— О чем он рассказывал, Слава? — спросил я просто так, без особого интереса, но уже спрашивая, подумал: «Жаль, не знал, что Жуков в Афганистане. Надо было бы взять адрес».
— Попал в какой-то переплет. Наши ребята схватились с афганцами, дрались ножами, и Женьке досталось…
— С муджахиддинами, что ли?
— Да с муджахиддинами, с кармалевскими солдатами. Наши спецназовцы то ли наглотались, то ли кололись какой-то дрянью…
Грязнов замолк, и я видел, как потемнели вдруг его небесно-голубые глаза. Он достал сигарету, долго чиркал спичкой и наконец хрипло произнес:
— Провалиться мне на этом месте… блядь буду… это у них называлось… «Фауст».
— Слава… — сказал я как можно тише, но потому, как на меня стали оглядываться, я понял, что ору. — Повтори, что ты сказал!
— Вот тебе крест, Женька говорил, что они употребляют или им даже прописывают… какой-то «Фауст», эликсир смелости или еще чего-то… Да нет, я не придумал, ей Богу! Или это я под впечатлением, Сайгак?
— Под каким впечатлением, Слава?
— Да вот… какие-то Фаусты кругом… Может, мне это приснилось?
— Слава, Слава! — Я тряс Грязнова за рукав новенького костюма, непривычного, штатского. — Да вспомни ты как следует! Ведь это же дело все ставит с головы на ноги!
— Что за шум, а драки нет? — Перед нами выросла фигура Бунина с бутылкой коньяка в руках.
— Еле дождался, пока эту сбрую можно было отстегнуть. Стаканы есть?
Мы с Грязновым рванули грамм по сто пятьдесят из пластмассовых стаканчиков. Ароматная жидкость приятно обожгла внутренности, а я изо всех сил нажал на Грязновскую сандалету: не вздумал бы он при Бунине об этом «Фаусте»…
Грязнов прислушивался к моему бормотанью и время от времени посыпал себе голову пеплом:
— Вот сука я безголовая, пропил все мозги к… матери, оперативник херов… Да я должен был на дыбы вскинуться, как услышал про твоего «Фауста»!
А я что? Сашок, первым делом надо будет найти Женьку в Кабуле… Знаешь, ведь Женька провел в Кабуле семь лет еще в детстве: отец его был первым секретарем посольства. Фарси для него второй язык. И именно поэтому уже в МУРе он руководил практикой афганских полицейских, которые учились у нас на Ленинградском проспекте — в Академии милиции. МВД имеет в Афганистане отличную агентуру — куда более надежную, чем КГБ. Это заслуга Папутина, замминистра, царство ему небесное!
Бунин ревниво посматривал в нашу сторону от противоположного ряда кресел…
Я в полудреме снова и снова пытался восстановить, полнее текст сожженного письма от сержанта Морозова.
«…Но погиб Леха не от пули душмана, а от своих рук. Он мне сказал, что послал вам документы о нехороших делах в Афганистане…»
Потом там были слова «оплатам», «вки», «чтобы… боялись». Может быть, «нашим солдатам делают прививки, чтобы мы (или они) не боялись. А Леха не хотел (был против), и он заспорил с нашим командиром. Леха говорил, что у него в Москве есть хорошая знакомая, и что она учится на юриста, и она все расскажет, куда следует. Дорогая Ким! Это все вранье, что Леха закрыл грудью командира от пули. Они дрались ножами. И командир зарезал вашего друга. Нам делают прививки. Они называются…»
Ну да, конечно! Эликсир «ФАУСТ»! Семен Семенович думал — Алексей Фауст, это ерунда. Просто Морозов не знал, как пишется слово «эликсир». Там остались буквы «деке». «Они называются эликсир ФАУСТ, то есть производят государственное преступление…»
Самолет, одолев хребты, начал снижаться в каменную чашу Кабульской долины. И только здесь у меня возникло ощущение чужой земли — я увидел ее, как только самолет, пробив толщу облаков, нырнул в залитое солнцем пространство. Все вокруг было желтым: грязно-желтая речка, желтые камни, желтый воздух. И всюду — голая земля, лысая, желто-черная, с плешинами недавних пожарищ.
— Куда это нас принесло, а, Саш? — Грязнов растерянно смотрел в иллюминатор.
Самолет делал круги над военным аэродромом, один, второй, третий. Теперь уже все смотрели вниз, где посреди посадочной площадки полыхал желтым пламенем бензовоз, а вокруг него с пескоструйными аппаратами суетились полуголые люди.
— Опять афганцы горящую бочку с горы спустили.
— Да свои же, кармалевцы, небось.
