Они входят в помещение штаба один за другим. Молча рассматривают портрет работы карикатуриста Карасева. Наконец один из них — щеголеватый прапорщик — произносит:
— Да это же, товарищ подполковник, лейтенант Ивонин, вернее, теперь старший лейтенант. Герой Советского Союза. Он проживал у меня в пятнадцатой казарме, приезжал в Москву из Афганистана, чтоб в Кремле звездочку получить. Слыхали небось про семерых героев. Им за Афганистан Андрей Андреевич Громыко Звезды вручал. А останавливались эти ребята у нас, кроме Дубова, конечно. Дубову присвоили звание посмертно… У меня замирает сердце:
— А где сейчас этот старший лейтенант Ивонин? В общежитии? Или в центр уехал?
— Зачем в общежитии? Зачем в центр уехал? Он сегодня утром в Афганистан укатил…
Я открыл дверь и решил, что попал не к себе — уж очень было чисто и как-то по-особому прибрано. Иногда моя мама наводит у меня чистоту: драит кастрюли и сковородку, моет холодильник. Но сейчас был ясно виден не мамин «почерк», по части наведения порядка она была не сильна, и мой отчим в своей собственной квартире обычно подбирал брошенные на стулья юбки и бюстгальтеры и делал это безропотно, так как знал, что чувство «вещи на своем месте» у мамы полностью отсутствовало. Я унаследовал это от мамы со всей полнотой: ботинки я оставлял в ванной, галстук цеплял на ручку кухонной двери и громоздил на письменный стол тюк белья из прачечной. Так вот все это волшебным образом обрело свои правильные места, а в кухне под раковиной была распластана чисто отстиранная тряпка (мои старые спортивные штаны).
И я услышал шум душа: Боже ж мой, неужели это Лана убрала квартиру?! Я осторожно заглянул в ванную комнату — за прозрачной хлорвиниловой занавеской, в конусе водяного потока, стояла Лана в тюрбане из махрового полотенца и с поднятыми словно в восточной молитве руками. Я замер от необыкновенной красоты ее обнаженного тела. А она, нисколько не смутившись, сказала обыденным голосом:
— Почему ты сказал, что у тебя непорядок? По-моему, чище, чем всегда…
И я понял тайну чудесного преображения своего жилища: это бунинская майорша навела марафет.
— Чему ты смеешься?
— Да так… рад, что ты здесь, — соврал я. То есть я был действительно рад этому, но смешно мне было совсем по другому поводу. Я представил себе почему-то толстую бабу Бунина, которая четко знала свое дело: порезвилась и за уборку…
Лана все еще стояла в молитвенной позе; с закрытыми глазами, загорелая до темноты бронзы, мощная и грациозная одновременно. Я закрутил душевой кран, и она, не открывая глаз, положила руки мне на плечи…
8
Я приехал на работу позорно рано — даже дежурный милиционер удивился. И зря старался: Меркулов, поднявший меня ранним звонком, еще не появился. Я не стал подниматься к себе, а решил обождать начальника на улице под липой, покурить на свежем воздухе. И тут к самому входу в горпрокуратуру подкатил сказочный лимузин, в каких ездят только самое высокое начальство, министры — да и то не все — и члены Политбюро. Из лимузина неуклюже выбрался Меркулов. Темное стекло заднего окна автомобиля поползло вниз, и из него высунулась квадратная голова главного военного прокурора Горного.
— Здравствуйте, коллега. Прошу прощения за то, что задержал Константина Дмитриевича. Жуткая пробка у Павелецкого вокзала. Даже мы не могли пробиться.
— Ничего, Артем Григорьевич, я не спешу, — снисходительно заявил я Горному, а он взмахнул рукой, и черная громадина отчалила от нашей резиденции.
— Пришлось убить вчерашний вечер у Горного на даче, — не дожидаясь моего наводящего вопроса, сказал Меркулов. — Он поэксплуатировал меня — излил душу, рассказал про козни против него… А я его — выжал санкцию на арест этого дерьмового героя… Ивонина. Теперь твоя очередь, поезжай сейчас на Хорошевку, в Главное разведывательное управление, к генералу Рогову. Там тебя у входа будет ждать Бунин в девять часов…
Я приткнул тачку у газетного киоска рядом со знаком «Стоянка запрещена». Присобачил к переднему стеклу табличку «ГАИ», на панель заднего бросил полосатый милицейский жезл — превентивные меры против придирок госавтоинспекции. Чтобы не крутиться в людском потоке, я стал в метрах десяти от двери современного здания из стекла и бетона, на жаргоне военных разведчиков — «Аквариума». Бунина еще не было, я занялся изучением толпы, валившей со всех сторон. Спокойные, сытые, хорошо выбритые лица. Даже самодовольные. В основном высшие офицеры и младшие генералы. Попадались, правда, смазливые девицы и валютные дамы, очевидно, секретарши и переводчицы.
— Извини, старик, — засипел у меня за спиной Бунин, — у нас в Очакове все не по-людски. На станции опять ремонт, шпалы меняют. И дома сплошной бардак. У сына грипп, тесть в запое. Тещу… тещу без предупреждения из Столбовой выписали…
Бунин улыбнулся, и я решил, что он шутит, рассказывая мне анекдот в собственном варианте. Но улыбка у Бунина была какая-то жалкая, не соответствующая его большому круглому лицу и всей его крупной фигуре. И я заметил, что мундир у него помят, воротник не свеж, ботинки не чищены. Видно, не от хорошей жизни он бегает по чужим бабам… Он переложил огромный портфель в левую руку, и мы обменялись рукопожатием.
В приемной ГРУ с маячащими на постах дежурными офицерами мы задержались недолго — пропуск на меня был заказан. Дежурный капитан окинул меня стальным взглядом и как бы нехотя вернул удостоверение: уж очень ему хотелось задержать хоть одного шпиона на подступах к ГРУ.
За дверью с табличкой «Рогов А. С» я увидел широкую спину генерал-полковника, стоящего перед открытым сейфом. Он поставил толстую папку в глубине массивного железного ящика, крутанул диск цифровых комбинаций и развернулся в нашу сторону. Крупный мужчина с совершенно лысой головой и черной повязкой, закрывающей левый глаз (неужели потерял в бою с душманами?). Я уже знал, что Рогов, один из заместителей маршала Агаркина, начальника ГРУ, курирует 5-е управление, в состав которого входит спецназ.
— В Афганистан, слыхал, собрались, хлопцы, а не боитесь? Там наши ребята с мусульманочками не очень-то развлекаются, там эти азиаты чокнутые, душманы, муджахиддины тронутые стреляют, между прочим, очень метко, каждый — снайпер, мразь стервозная!
Бунин стоял по стойке «смирно»: как-никак, а на приеме у крупного чина. Я же подумал про себя, что стреляют и орудуют ножами не только афганцы, но вслух сказал, словно передо мною был один из моих корешей по прокуратуре:
— Мы живем в такое время, товарищ Рогов, когда не знаешь, где легче сохранить голову, в Афганистане или в родной Москве. Слыхали, может, про убийства в лифтах?
— Нет, нет, — оживляется Рогов, даже посмеивается своим добреньким каким-то колышущимся смехом, — мы тут живем как в казарме, не знаем даже, что творится за углом — в Боткинской больнице или на ипподроме…
Мы присаживаемся, и у нас начинается разговор. Совсем неплохой разговор. Мужской, нормальный. Поминутно щуря единственный глаз. Рогов откровенно говорит, что Афганистан — это кипящий котел с крепко закупоренной крышкой.
