К русским морякам вызвали врача, который стал их уговаривать нежным и проникновенным голосом, только вот что он им говорил, те не совсем поняли.
— Кажется, он боится, что мы покончим с собой, — наконец догадался старпом. — А че, в самый раз!
— Да это запросто, едри его в узкие глазки! — злился штурман. -г- Попить водички этой, что за бортом, — и кранты.
В конце концов среди японцев нашелся один понимающий чуть-чуть по-русски, оказалось, месячишко провел этот рыбачок в нашем ИВС, задержанный морскими пограничниками: залез в чужие воды рыбки половить. Впрочем, его словарный запас состоял в основном из мата и блатных выражений типа: «Очко за коды ставил? Вальтов на свободе гонял? Побожись на курочку рябу через саратовский монастырь».
Даже штурман терялся от такого обилия ненормативной лексики. Впрочем, где матерком, где жестами, объяснились два моряка — японец и русский.
Посадили старпома и штурмана на бот и отправили к танкеру.
Страшное зрелище, когда видишь родной дом, ставший пепелищем, воронкой от взрыва или местом катастрофы.
Танкер умер. Это было видно сразу, хотя казалось, никаких внешних изменений не произошло, если не считать оторванной кормы. Но уже каким-то мертвенным темным налетом, какой-то безысходной расстроенностью всего и вся, какой-то тоскливой, беспомощной обреченностью веяло от поручней, от дверей, люков, брошенных канатов, от самой рубки, куда и устремились по скользкой палубе старпом, штурман и японцы, которые тоже не без опаски ходили по танкеру.
Перерыли все тумбочки, все закутки, закоулки и, конечно, никакого бортового журнала не нашли.
Настроение от этого стало еще похороннее. Штурман матерился так, что понимающий его японец только уважительно кивал: у русского горе, понимал он.
Японцы проверяли судно на герметичность: танкер собирались оттаскивать в ближайший порт, не бросать же его посреди моря. Русские уныло бродили по палубе, опасаясь прикасаться к чему-либо, словно боялись заразиться смертью.
Было тихо-тихо. Даже чайки не кричали.
Вода — стекло, воздух прозрачен и пуст.
— Блин, — сказал штурман от избытка чувства страха, — знаешь, что это было: нас кто-то долбанул, понял?
Старпом удивленно обернулся на штурмана. Эта же мысль и ему приходила в голову. Не мог танкер расколоться от небольшой качки, не мог и на риф налететь; не было тут никаких рифов; а вот какая-нибудь падла, какая-нибудь бешеная субмарина...
Он не успел додумать эту важную мысль, потому что как раз какая-то «падла» вдруг в трехстах метрах от борта умирающего танкера, взбурлив воду, показала свой железный бок.
— Е-мое! — одновременно сказали штурман и японец - браконьер.
И тут же из-за горизонта вынырнули два самолета, которые на бреющем полете прошли над танкером и боком неизвестно откуда взявшейся и неизвестно чьей подводной лодки.
Лодка не стала выходить на поверхность вся, она снова взбурлила воду и ушла с глаз долой.
Пролетели над водой еще три самолета, потом появились американские и, кажется, французские торпедные катера, они что-то просигналили японцам. Покрутились на месте и ушли, оставив после себя неимоверный грохот в ушах и дымовую завесу выхлопных газов.
— Ты видел? — ошарашенно спросил старпом штурмана. -г Подлодка...
— А я думал, блин, акула такая обосранная, — злобно съязвил штурман.
В его неприличном определении все же была некая наблюдательность и даже, можно сказать, метафоричность: подводная лодка, которая столь неожиданно нарушила зеркальную гладь воды и вообще мозги всем перевернула, была... желтого цвета.
— Русские! — закричали японцы, когда тоже пришли в себя.
— Хрен вам, — сказал штурман, — стали бы русские в желтый цвет подлодку красить.
— А че? — пожал плечами старпом. — Может, у них другой краски не было. Может, желтая была дешевле: рыночные отношения все же...
Теперь оба убедились в том, что танкер их был кем-то атакован, вот только - кем? И кому понадобилось нападать на судно, перевозящее в замерзший Петропавловск-Камчатский поганый мазут?
И штурман, и японец-браконьер все же нашли этому необычному событию краткое и емкое определение, но уж очень неприличное...
Глава шестая НЕ ОТДАМ!
Дверь открыл сам хозяин квартиры, тучный мужчина с розовым и кажущимся на первый взгляд добрым лицом, по округлым краям которого вплоть до самого подбородка тянулись густые всклокоченные бакенбарды. А в общем-то, вылитый Венька, только в сильно уменьшенном размере.
— А-а-а, вояки! — воскликнул он тенором, запахивая на обвисшем животе полы шелкового халата с драконами. — Ну заходите, орлы, заходите, добро пожаловать, таким гостям мы всегда рады!
Это был Леонид Моисеевич Сотников, Венькин отец и знаменитый виолончелист. Всемирно известный. Но Андрей и Кирюха почему-то не были знакомы с его творчеством.
Они шагнули в просторную прихожую. Застеснялись. Ничего себе квартирка... Прямо музей... Высоченные потолки, люстры хрустальные, картины на стенах, паркет блестит, будто зеркальный... И даже запах, теплый запах благополучия и состоятельности живущих здесь людей. В общем, разухабистый образ огромного Веньки очень уж не вписывался в эти хоромы.
— Тапочки берите, тапочки! — расточал радушие Леонид Моисеевич. — Так, кто из вас кто? Попробую угадать. Вот вы, — он ткнул пальцем в грудь Барковскому, — наверняка и есть тот самый гвардии капитан Андрей Чесноков?
— Нет, я Кирюха.
— Ошибочка вышла! — заливисто засмеялся Сотников - старший. — Простите, простите меня, старого дурня! Конечно же, вы — Кирюха. А вы — Андрей! Ну вот, теперь разобрались!
— А Венька где? — Чесноков сунул ноги в растоптанные тапки.
— Сына моя? Сына за шампусиком побежала. Как же без шампусика?
— Так у вас праздник? — смутился Кирюха. — Может, мы не в самый подходящий момент?
— Конечно праздник! — лукаво прищурился Леонид Моисеевич. — К моему сыну пожаловали его лучшие друзья! Я, знаете ли, сам в армии не служил, кхе-кхе, здоровье не позволило, но о настоящей мужской дружбе кое-какие представления имею!
Леонид Моисеевич провел ребят по своим владениям, жалуясь, какой кровавой ценой ему досталась эта квартира, а также загородный дом и две иномарки, на которых он все равно не ездит, потому что не умеет водить.
Наконец, он раскрыл дверь трофейной комнаты.
Он так и назвал ее — «трофейная». Чего в ней только не было! И медали на цветных лентах, и позолоченные статуэтки на инкрустированных драгоценными камнями подставках, и музыкальные ключи гигантских размеров, и бесчисленные папки с дипломами — словом, все регалии, коих Леонид Моисеевич был удостоен за свою долгую и успешную творческую жизнь.
