Турецкий нехотя оторвался от вентилятора и занялся нарезкой петрушки и зеленого лука. А Грязнов продолжал излагать нарытые сведения:
— Но двадцать шестого апреля исчезает еще один сотрудник той же лаборатории — Щетинин Максим Максимович. Исчезает бесследно, и ничто не говорит о том, что он это сделал по собственной инициативе. А пятого мая его труп вылавливают из Москвы-реки. С переломом основания черепа и привязанной к ногам бетонной балкой. Опознали, правда, только по одежде и ботинкам, отпечатки пальцев, к сожалению, рыбы съели, а к стоматологу он если и обращался, то к частному. В общем, два трупа в течение месяца для одной, даже химической, лаборатории многовато. Особенно если учесть, что в ней всего работает девять человек, включая начальницу. Ничего сверхсекретного, согласно документации, они не производят. Сам Сахнов, пока был жив, уверял, что ни конкурирующим импортным ученым, ни местным мафиози их разработки особенно интересны быть не могут, и все сотрудники единодушно сходились во мнении, что все это цепь трагических совпадений. Теперь убили Сахнова. А он хоть и не из этой лаборатории непосредственно, но как бы идейный отец ее и наставник… Вот такие, Саша, дела.
Грязнов взгромоздил сковородку на стол и достал коньяк.
— Жарко же, — вяло запротестовал Турецкий.
— А кофе пить не жарко? — Слава решительно разлил по стаканам. — За нашу победу.
Рука его замерла на полпути ко рту — запищал пейджер.
— Черт, а такой вечер намечался. — Он все же выпил и только потом прочитал сообщение. — Однако не все еще потеряно. Спи спокойно, дорогой товарищ, а у меня сексуальное свидание.
— С кем? — справился Турецкий, лениво ковыряясь вилкой в сковороде.
— Не со Старухиной. — Слава сделал ручкой и помчался на выход.
— Ну и флаг вам в руки. — Турецкий, недолго думая, засунул сковородку в холодильник и, удовлетворенный таким исходом вечера, отправился спать.
26
На этот раз Турецкий приехал в НИИ Сахнова с твердым намерением вытрясти из Долговой абсолютно все и о Жеке, и о Сахнове, и о Столяровой со Щетининым. Независимо от того, сколько на это понадобится времени и сил. То, что из Долговой каждое слово придется тянуть клещами, Турецкий предвидел — и не ошибся. Пожалуй, будь ее воля, она бы «важняка» и на порог своей лаборатории не пустила.
— Вы разве в прошлый раз узнали не все, что хотели? — спросила она, не поднимая головы от журнала, в котором что-то быстро писала карандашом. Компьютер, повизгивая от удовольствия, медленно строил жирный зеленый график. Несмотря на раннее по конторским меркам утро — начало десятого, когда уважающим себя ученым полагается мирно пить кофе и обмениваться впечатлениями о прошлом вечере или о других мировых проблемах, в лаборатории кипела работа.
Турецкий уселся, не дожидаясь приглашения:
— Нет, конечно, разве можно выяснить все в получасовой беседе?
Долгова наконец взглянула на него. Судя по покрасневшим, припухшим глазам и отсутствию макияжа, она сегодня вообще не ложилась.
— Не в получасовой, а в сорокапятиминутной, — поправила Долгова, глядя на часы, очевидно собираясь и на этот раз точно подсчитать, сколько драгоценного времени уйдет на беседу со следователем, то есть впустую. — Что вас теперь интересует?
— Начнем с Сахнова…
Она была крайне удивлена:
— У вас странная манера вести расследование.
— А у вас есть какое-то представление о том, как должно идти расследование?
— Может, объясните, почему для допросов о Георгии Емельяновиче вы выбрали именно меня? Я что, центр вселенной, средоточие всего неживого и регрессивного? Вы ведь не говорили больше ни с одним человеком. Вы хоть знаете, что у Сахнова была секретарша, которую после его смерти уволили и у которой на днях случится нервный срыв, если ее не допросит следователь. Я не гарантирую, что вы получите от нее много полезной информации, но вы же должны допросить всех. Или я ошибаюсь?
— Нет, вы абсолютно правы. — Ну, положим, это не у меня странные методы, а у Азарова, подумал Турецкий, ведь именно он ведет дело об убийстве Сахнова.
А почему он элементарно не допросил ближайшее окружение убитого? Он что, действительно лопух и понятия не имеет о том, как нужно вести следствие, или гнет конкретную стратегическую линию, желая завести следствие в тупик? Ждет, пока они тут переварят все внутри себя, перегрызутся, как пауки в банке, созреют и упадут к его ногам переспелыми грушами? — С секретаршей мы поговорим, но сейчас меня интересует не просто смерть профессора Сахнова. Меня интересует убийство профессора Сахнова в ряду других убийств сотрудников вашего института и конкретно вашей лаборатории. Именно поэтому я разговариваю с вами в первую очередь.
— Вы что же, предполагаете, что это как-то связано? — спросила она рассеянно, больше обращая внимание на зеленый график, нежели на Турецкого. Линия резко поползла вниз, а потом метнулась вправо, и конец ее исчез за границами экрана. Долговой это явно не понравилось. — Их что, убил один и тот же человек?
— Не исключаю, — кивнул Турецкий. — Согласитесь, это более вероятное предположение, чем то, что институт просто преследует злой рок или порча, насланная конкурирующим учреждением.
Долгова только пожала плечами, строго посмотрела на Турецкого своего небесного цвета глазами и перезапустила программу с новыми параметрами. На этот раз график строился гораздо быстрее, но сыграл с Долговой ту же шутку: до середины экрана послушно полз вверх, а потом безнадежно спикировал.
— Что конкретно вы от меня хотите?
— Во-первых, поподробнее узнать, чем занимается ваша лаборатория.
Долгова вдруг забыла о компьютере и возмущенно уставилась на Турецкого:
— А во-вторых, в-третьих, в-десятых? По поводу убийств моих коллег нас уже многократно и подолгу допрашивали. С тех пор ничто не изменилось, и мне лично нечего добавить. Просто просмотрите эти дела — они у ваших коллег, а у меня много важной и срочной работы.
— Если вы так ставите вопрос, пожалуйста, я вызову вас завтра повесткой к себе в Генпрокуратуру для продолжения допроса, и времени на этот визит вам придется потратить несравненно больше, чем на разговор со мной сейчас. — Черт, почему она так упирается, удивлялся про себя Турецкий.
Это врожденная вредность и вздорность или благоприобретенное недоверие к правоохранительным органам? Или ей действительно есть что скрывать и она боится выболтать лишнее? Но в этой глупой полемике намного проще проколоться.
Долгова размышляла секунд двадцать, покусывая кончик карандаша.
— Хорошо, спрашивайте сейчас. — Она решительно отодвинула журнал и отложила карандаш.
— Я, собственно, уже спросил: чем конкретно занимается ваша лаборатория?
— Разработкой одного лекарственного препарата на растительной основе.
