Вздрогнув (ничего себе сны!), Гордеев вернулся в действительность — как раз в тот момент, когда Пулат, вдоволь накурившись и наобщавшись, захлопнул дверь и склонился над кроватью, где был распростерт пленник.
— А? Что? — Гордееву не пришлось изображать внезапное пробуждение: он действительно перед этим спал и действительно был внезапно разбужен.
— Зачэм проснулся? — несердито укорил Пулат. — Дальше спи!
— Что-то случилось? — продолжал допрашивать тюремщика Гордеев. — Кто-то приехал?
— Приэхал, приэхал… Друг. Партнер из-за рубеж. Тэбэ нэ надо, ты спи.
Но заснул Гордеев не тотчас, позже. Полутора часами позже, когда тишину, сплетенную из шелеста травы и ветвей под окном и далеких, необременительных выкриков, прорезал звук подъезжающего автомобиля. Следом за тем Гордеев услышал, как по садовой дорожке, каменной или зацементированной, прозвучали неторопливые шаги двоих мужчин. Двое солидных людей шли по направлению к дому, солидно беседуя. «Мистер Гросс, — один из собеседников пытался говорить по-английски, но поминутно сбивался на русский, — айм вери… рад видеть у себя…» Для второго, судя по акценту, с которым он говорил по-русски, английский язык был родным.
Знакомый предмет возник перед самым носом Гордеева: это была алюминиевая миска, наполненная кашей. Ноздри втянули прежний медикаментозный запах. Один раз те, кто держал его в плену, ошиблись, но решили не повторять своих оплошностей.
Гордеев глухо вздохнул, провожая день, наполненный несбывшимися надеждами, и принялся есть.
41
— Ну так что, гражданин нотариус Ахметов, — подмигнул, припав на стол, майор Зайчик, — будешь дальше дурочку ломать или поделишься наконец своим внутренним содержанием? Соглашайся, цветик-семицветик. Мы о тебе столько знаем, что ничем новеньким ты нас не потрясешь.
Гражданин нотариус Ахметов попытался изобразить надменную усмешку, но желтые зубы жалко блеснули на покрытом красно-синими пятнами лице. Нет, кулаками из него признаний не выколачивали: просто в камере накануне вечером один подследственный распылил некачественное, как видно, средство от комаров, которое вызвало у Ахметова могучее отравление. Так что обращение «цветик-семицветик» не было совсем лишено оснований.
От условий содержания в бутырской общей камере мог устать и не такой изнеженный человек, как Ахметов. Но и следователи от него устали, добиваясь показаний. До этого Галя Романова надрывалась, опрашивая взятых с помощью Зайчика распространителей, которых набралось около пятидесяти. При «расколе» все они упоминали фамилию «Ахметов». Именно этот человек был диспетчером криминальной группы и распределял обязанности и функции своих людей. Говорил, где брать стимулятор, в каких количествах, куда его доставлять, кому доставлять, сколько брать денег за препараты, куда эти суммы отвозить. При этом сам Ахметов был и распределителем кредитов, именно он выдавал зарплату своим людям.
Такие ясные, несомненные свидетельства! А обнаруженные в подвале медикаменты, этикетки на упаковках которых не содержали предписанных правилами предупреждений об опасности веществ, максимально допустимой дозировке и побочных действиях, говорили сами за себя. Но Ахметов, не поддаваясь ни напору очевидности, ни напору своих бывших сослуживцев на очных ставках, оставался нем и непрошибаем, как гранитное надгробие.
Тогда майор Зайчик напросился побеседовать со стойким распространителем анаболиков. Тот его, очевидно, с первой встречи невзлюбил, но это и к лучшему. Это могло сыграть на руку следствию. Ненависть, любовь, неприязнь, склонность, отвращение — все что угодно, чтобы его расшевелить. Положительных эмоций следствие Ахметову предоставить не могло, оставалось уповать на отрицательные. Галя Романова охотно согласилась поприсутствовать при беседе, но держалась в стороне.
Тимофей Зайчик был на удивление мил и даже приглушил на время свое пристрастие к брутальному юмору. Юморил, но не по-черному, уговаривал, даже льстил:
— Ты же юрист, Ахметов, ты же опытный нотариус. Ну кого ты из себя строишь? Ты же в курсе, что на дворе не тридцать седьмой год, а признание подозреваемого не является в наше время царицей доказательств. Точно так же, как его отсутствие при наличии всех улик не свидетельствует о невиновности. Дошло, цветочек наш кактусный?
— Почему кактусный? — проявил подобие общительности Ахметов.
— Потому, что кактусы очень редко цветут. Сто лет надо ждать, чтобы полюбоваться цветением этой колючей заразы. Вот и от тебя пока дождешься чего-нибудь, поседеешь. — Зайчик отвел назад ладонью свои черные, блестящие, словно гуталином намазанные, волосы. — Мы ведь, Ахметов, обижать тебя не собираемся, нам ни к чему. Улик против тебя накопилось выше крыши, не спасет никакое алиби. Ты лучше вот что скажи: боишься его?
— Кого это?
— Чеченца своего. — Используя данные допроса Лунина и Бабчука, а также интуицию, майор Зайчик продвигался вперед, как танк по бездорожью. — Я так полагаю, князь ты мой прекрасный, что давно бы ты все нам рассказал, и записали бы тебе помощь следствию, и суд учел бы твое добровольное признание, поменьше срок впаял — и отправился бы ты спокойно на зону, а там, между прочим, легче, чем в Бутырке, не сравнить! Чистота, сутолоки никакой, порядки строгие, но справедливые… Проклятый чечен тебя держит, так, что ли? Боишься, что он отдаст приказ, тебя на зоне зар-рэжут? А ты не беспокойся, твой крупный чечен у нас на крючке. Мы его, считай, разоблачили, знаем, кто причина всему. Тебе-то что за смысл идти главным по делу? Сдай чечена и не отдувайся за чужие грехи. Его возьмут — и тебе бояться нечего.
Ахметов на протяжении прочувствованного монолога щурил опухшие глаза и покусывал отросшие у него за время заключения тощие монгольские усы. Вот-вот, казалось Гале, проникнется доводами разума, вот-вот заговорит от души, выкладывая всю подноготную… Чуда не произошло. В том же молчании, ставшем уже привычным, нотариус был отправлен в камеру.
— Не сработало, — признал Зайчик. — Ничего, главное, не терять здорового оптимизма. Не сработало сейчас, так завтра сработает.
— А почему вы решили, что главный в деле — чеченец? — прицепилась Галя. — Мы ведь уже выяснили, что лабораторию «Дельта» возглавляют иностранцы — немец и грек. Может быть, чеченцы были при них всего лишь наемными убийцами?
— А потому, Галочка, я так решил, что мой дед был казак с самого Терека.
— А при чем тут…
— А ты дослушай. В чеченах он лучше, чем в русских, разбирался. Чечен — гордый человек, абы кому подчиняться не станет: для него главная власть — старший из его же тейпа. Сейчас, ясный перец, время такое, когда все перемешалось, международный терроризм и все прочее, но нутром чую: ни один иностранец для чечена не авторитет. Не пойдет он ради него убивать. Значит, есть в деле самый главный чечен, которого мы пока не изловили. Обязан быть!
Предвидения потомственного терского казака оправдались уже минут через пятнадцать, когда Галя Романова, завершив свои дела в Бутырке, собиралась отбыть на Петровку. Ей доложили, что Ахметов срочно хочет добавить что-то очень важное к своим показаниям. Выяснилось даже, что надзиратель уверял Ахметова, что старший лейтенант Романова уже ушла, а он все сможет превосходно сказать в следующий раз, но Ахметов не слушал, бросался на дверь, и во избежание неприятностей, если он действительно что-то ценное припомнил, решено было остановить Галю чуть ли не у самого выхода.
