Горшков покачал рыжей головой:
— Нет. А как?
— Видите ли, у Лены в жизни была личная драма, — грустно начал Дубинин. — Лет десять назад у нее умерла от лейкемии сестра Вера. Девочке было всего двенадцать лет, а Лене — тридцать шесть. Представляете, каким это было ударом для Лены с ее чувствительной душой и чутким характером? — Дубинин снова тяжело вздохнул, как бы сокрушаясь по поводу жестокости и несовершенства мира, в схватке с которым проигрывают даже самые сильные люди. После чего продолжил: — После смерти сестры Лена стала заклятым врагом атомной промышленности. Харизма Лены была настолько велика, что стягивала к ней бунтарей всех сортов и мастей. В девяносто третьем году она создала «Экологическую партию России». Это был первый шаг к успеху. Ну а потом были выборы. Помнится, в то время мы добились ошеломляющих результатов.
— Значит, для Елены Сергеевны было жизненно важно победить на этих выборах? — спросил Горшков.
— Именно, — кивнул Дубинин. — Именно так. По всей видимости, она винила в поражении партии себя одну. Лена всегда брала на себя больше, чем могла унести.
— Извините?..
— Пардон, я не так выразился. — Дубинин улыбнулся. — Я хотел сказать, что она отказывалась принимать мир таким, какой он есть. Она была идеалисткой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что она могла найти такой… э-э… радикальный выход из сложившейся ситуации.
— Вы считаете самоубийство выходом?
— Для Лены — да. Как ни грустно это утверждать, но реальная жизнь выталкивает таких людей, как Лена, отвергает их. Девиз, с которым она шла по жизни, был таким: «Победить или погибнуть». Не исключаю: как только Лена поняла, что победы не будет, она решила погибнуть. Для меня в этом нет сомнений.
— А ее муж? — спросил Горшков.
Дубинин пожал плечами:
— А что муж? Он обожал Лену, буквально боготворил ее. Арсений Андреевич был на тринадцать лет старше Лены и относился к ней с такой беззаветной нежностью, словно она была маленькой девочкой. Он бы, не раздумывая, бросился в жерло вулкана, если бы она ему приказала.
— А выстрелить? — чуть склонив голову набок, спросил Горшков. — Выстрелить в нее он мог?
Дубинин сдвинул черные брови к переносице, пристально посмотрел на следователя и сказал — очень серьезным и твердым голосом:
— Если бы этого потребовала Лена, то да. Вы знаете, Андрей… извините?
— Петрович.
— Вы знаете, Андрей Петрович, у Елены Сергеевны, как и у любого человека, были свои кумиры. Среди этих кумиров она не раз называла имя Петре Келли. Слыхали такое имя?
Горшков наморщил лоб, вспоминая, но, так ничего и не припомнив, покачал головой:
— Нет. А кто это?
— Основательница партии «зеленых» в Германии, — сказал Дубинин. — Так вот, Петре Келли ушла из жизни точно таким же образом, как это, получается, сделала Лена. Боюсь, что Елена Сергеевна решила взять с отважной немки пример. Дурной пример. А я, к моему стыду, не смог ее вовремя остановить.
— А разве у вас была такая возможность?
Дубинин нахмурился и ответил жестким, назидательным голосом:
— Возможность есть всегда. Я мог внимательнее относиться к этому ее «победить или умереть». Для меня это была просто реплика, для нее — магическая мантра, по которой она выверяла свою жизнь. Возможно, если бы я был в ту минуту с ними, ничего бы не произошло.
Эдуард Васильевич вздохнул.
— Вы знаете, — продолжил он задушевным тоном, — муж Лены, Арсений Андреевич, он ведь прошел две войны. У него были ранения, контузия… Иногда он словно выпадал из жизни. Взгляд его стекленел, движения становились скупыми и точными, как у автомата. Он превращался в настоящего зомби. В такие моменты он выполнял любое приказание Лены. Она словно гипнотизировала его. Думаю, так могло случиться и на этот раз. Скорей всего, она внушила ему эту мысль насчет самоубийства… Велела ему выстрелить сначала в нее, а потом в себя. Зная Арсения Андреевича, я могу предположить, что он выполнил ее приказ, не раздумывая.
Горшков задумался над словами политика. Ему представлялось невероятным, чтобы два взрослых, даже пожилых человека добровольно ушли из жизни из-за какого-то дурацкого проигрыша на выборах. Впрочем, за полтора года работы в Мосгорпрокуратуре следователь Андрей Петрович Горшков успел насмотреться всякого. Как знать, возможно, у Канунниковой просто сдали нервы. Ночка-то выдалась напряженная.
— К тому же у Лены в последнее время была депрессия, — сказал вдруг Дубинин.
— Депрессия? — вышел из задумчивости следователь.
Дубинин кивнул:
— Да. Ей казалось, что партия вырождается. Что из боевой, активной единицы она превращается в пристанище чиновников и бюрократов. — Эдуард Васильевич развел руками. — Что делать, время баррикад в России безвозвратно прошло. Елена Сергеевна не хотела, да и не могла с этим смириться. Не тот у нее был темперамент.
Горшков задумчиво покивал головой:
— Понятно. А как насчет врагов? Наверняка у Канунниковой были враги?
Дубинин пожал плечами:
— Враги — это слишком громко сказано. У любого политика есть оппоненты. Тем более у того, кто находится в оппозиции к официальной власти. Но это не значит, что политики должны стрелять друг в друга. Им хватает и открытой дискуссии. Ведь для политика главное — привлечь на свою сторону народ, а не перестрелять конкурентов.
— Значит, вы не знаете никого, кто бы мог настолько ненавидеть Елену Сергеевну, чтобы…
— Чтобы убить ее? — нетерпеливо договорил Дубинин. И покачал головой: — Нет. Таких людей не было. Все, кто знал Лену лично, любили ее.
— А вы?
— Я не исключение, — ответил Эдуард Васильевич.
…Разумеется, на этом следователь Горшков не закончил свои изыскания. Спустя полчаса после беседы с председателем правления «Экологической партии России» Дубининым Андрей Петрович встретился еще с одним человеком. Человека этого звали Владимир Юдин, и был он официальным помощником депутата Елены Сергеевны Канунниковой. Встреча проходила в кабинете Юдина в Бахрушинском переулке (у партии здесь был собственный офис).
Владимир Юдин, субтильный паренек лет тридцати, со смуглым лицом и черными, как у цыгана, глазами, был пьян и расстроен. По собственному признанию Юдина, после известия о гибели Канунниковой с ним случился настоящий припадок. Он очень любил Елену Сергеевну и теперь винил в ее гибели себя одного.
— Понимаете, Андрей Петрович, — говорил Юдин Горшкову дрожащим от переполняющего его чувства горечи голосом, — я ведь видел, что с ней что-то происходит. Но ничего не предпринял. Да и что я мог сделать? Да, я обожал Елену Сергеевну. Ее все обожали! Но она никого не впускала в свою душу. Она все время приговаривала: победа или смерть! Мы смеялись, думали, что она шутит. Знаете ведь, как это бывает?.. О господи, если бы я только мог предположить, что ее слова о самоубийстве не просто шутка, я бы… я бы… — Из глаз Юдина брызнули слезы, и он не смог договорить фразу до конца.
