— А Белка?
— А что она знает? Что академику хотели предложить работу за границей. Вот он и уехал.
Ночью академика закопали в редком лесочке, неподалеку от дома, снимаемого фондом на окраине Одинцова. Вместе с ним в землю зарыли и надежды России на скорый приоритет в области информационных технологий.
Господину Чхве Иль Сону повезло. Если бы крохотный пейджер, который был с ним даже ночью в кровати, пропищал на пять минут раньше, когда совещание еще не закончилось, не избежать ему вычета очередных баллов из послужного списка. Но теперь директор Пак остался в зале заседаний, а у Чхве до намеченной встречи с очередным клиентом из России было еще целых пятнадцать минут.
Он пересек просторное фойе и на скоростном лифте спустился на третий подземный этаж, где располагалась парковка. Неспешно, не привлекая случайного внимания, подошел к своей «династии», взял из специального карманчика под сиденьем мобильный телефон, работающий по секретному выделенному спутниковому каналу, поднял тонированные стекла, включил кондиционер и тихую музыку. И стал спокойно ждать. Две минуты спустя раздался звонок.
— Цой? — собеседник называл фамилию корейца в привычной для европейца фонетике.
— Здравствуйте, господин Восс, — отозвался Чхве. — Как продвигается наше дело?
— Операция провалилась, Цой. Мне срочно требуется ваша помощь.
— Что случилось? Есть ли надежда?
— Нет и не будет. Мы потеряли клиента.
— Очень-очень жаль. Господин Ким будет совсем недоволен. Да и ваш Генри вряд ли вас похвалит.
— Мне наплевать на господина Кима вместе с самим господином Ко Ен Гу! — Восс не пожалел и главу всей корейской разведки. — А тем более на все ФБР и ЦРУ, весте взятые. Мне надо каким-то образом убираться отсюда.
— Не нервничайте, господин Восс. Торопливость еще никого до добра не доводила. Мы вводим в действие план «Восток». Подробности вам сообщат дополнительно. Прошу об одном: сохраняйте хладнокровие и не торопите события. Наши люди предпримут меры, чтобы обеспечить вам безопасность.
— Хорошо, Цой. Я буду ждать сигнала. До связи!
— До связи.
Глава 8
1
Подружки пили кофе. Потом кофе с ликером. Потом с коньком. Потом коньяк с кофе и совсем без.
Когда в комнате остались видны только сигаретные огоньки, Аня щелкнула зажигалкой, осветившей на миг ее заплаканное лицо, и подпалила фитилек свечи. На стенах со скромными обоями зашевелились причудливые тени. Женщина забралась с ногами на тахту и склонилась к плечу рыжей приятельницы, всхлипнула и опять притихла. Изабелла ласково погладила ее по волосам.
— Все пройдет, Анечка, ты же знаешь: все проходит. Неужели ты до сих пор не привыкла к тому, что все мужики — козлы?
— Да-а-а, — обиженно протянула Анна. — Знаю. Но всякий раз ведь веришь… да ты и сама веришь. Я ведь помню, как ты мне письма из Владивостока читала.
— Из Совгавани.
— Неважно. Ты ведь любила его, правда. И он не был козлом.
Белка промолчала.
— И мой Женечка тоже не был. Сначала. Ты ведь и не знаешь про меня многого… А я, пока в Питере училась…
— В Петербурге, — машинально поправила Вовк.
— Что? Ну да, в Питере. Так вот, я же там чуть замуж не вышла. Ах, какая была любовь! Мы три года встречались. С первого же семестра. И целый год даже поцеловаться не осмеливались. Бродили летом ночи напролет за ручку, как дети. Выставки, концерты, музеи. В Эрмитаж ходили. Женечка рассказывал, что в Лондоне, в египетском зале Британского музея есть две мумии, которые лежат у разных стен лицом друг к другу. А при жизни они были мужем и женой. Представляешь, говорил, сколько лет они вместе? Мы либо болтали без умолку, либо молчали целыми вечерами. Но это было неважно, потому что мы и без слов понимали друг друга. Мне казалось, что он — это я. Мы одинаково чувствовали, одинаково понимали все. Были единым целым отчего-то, каким-то нелепым случаем, разделенным пополам. И хотели объединиться. Два года снимали квартиру на Ржевке — на двоих. Как муж и жена жили. И заявление подали. Я и предохраняться перестала. А за три дня до свадьбы узнала абсолютно случайно, что он уж год как крысе местной свою мумию показывает. Ночью со мной кувыркается, а днем у нее в четырехкомнатной квартире на Васильевском с этой стервой трахается. Козел похотливый…
Анна еще поплакала немножко, выпила коньяку и призналась, что родила тогда девочку, поздно аборт уже было делать. И что Настя растет сейчас у двоюродной бабки в деревушке под Вологдой. На Белом озере. И что не видела она дочь уже три года — все не выбраться никак. Дела и дела…
— Знаешь, — говорила Аня дрожащими губами, — я сволочь, а не мать. Я очень ее люблю. И деньги им отправляю, чтобы не нуждались. Я и в авантюры ваши-то только из-за нее полезла. Чтобы было ей на что жить потом. Но я не могу ее забрать сюда. Ну как я с ней буду? Кому я нужна с довеском? А у меня сейчас, быть может, судьба решается. Видишь?
Она откинула полы халата. На белых ляжках красовались синяки засосов. Чуть выше колен. И еще выше. И совсем уже рядом с краем трусиков, из-под которого выбивались курчавые черные волоски.
— Я теперь с Мишей живу. Познакомились уж больше месяца. Знаешь, как он ласкает? Я забываю обо всем. И одного только хочется: чтобы никогда это не кончалось…
— Знаю, все знаю…
— Да откуда тебе!
— Ой, да ладно. Можно подумать, ты одна такая. — Изабелла помолчала, раздумывая, показывать ли приятельнице свои ноги после встречи с Максимом.
— А мне, Белка, плевать! — вдруг завелась подружка. — Я не хочу быть, как все. Годы идут. До старости кувыркаться вчетвером, одурманивая себя абсентом? Не хо-чу! Любить хочу и быть любимой. В шалаш уйду! Только любимый мой не позволит мне в шалаше жить. Он сам строитель. Он своими руками нам дворец построит…
— И дочку твою возьмет?
Анна сразу замолчала.
— Не знаю, — сказала после некоторого раздумья. — Не говорила ему еще.
— А ты скажи! — Изабелла вдруг разозлилась. Ишь, любви ей захотелось! Будто ей одной больше всех надо. И рыбку съесть… хрен тебе, подружка. — Скажи ему поскорее — и сразу же все увидишь. И окажется он таким же козлом, как и все. На сто процентов.
— Ну и пусть. Надоело все. Сил нет больше. Ведь мы воруем, Белка.
— Все воруют.
— Неправда. Многие честно живут.
— Разве это жизнь? С хлеба на воду — от зарплаты до зарплаты. Ты хочешь своей дочке такой жизни?
— Не знаю. Не хочу. Но пусть она, когда вырастет, сама выбирает свой путь. А мне надоело братьям подмахивать. Они говорили, что на днях можно на очередные проценты рассчитывать. Хорошо бы. Только ведь все равно они всех дурят. И тебя, Белка, тоже. Сами на порядки больше гребут. Да и ладно. Получу свое — и заявление на стол. А всех денег не заработать. И не украсть даже. Зато по ночам кошмары мучить перестанут.
