– Ну хоть зачем тебя в ту подворотню понесло, помнишь? –
безнадежным голосом спросил Храмов, не замечая, что перешел на «ты». Поляков
чуть поморщился, но ничего – стерпел. – Может, заметил там что-то
подозрительное?
– Да говорю же, что нет! – уже сердито проговорил Поляков. –
Я и не заходил туда.
– Тебя нашли лежащим в сугробе в подворотне. Шага три от
входа.
– Ну, может, меня подстрелили на улице и заволокли туда,
когда упал.
– Не получается, – покачал головой Храмов. – Если бы ты упал
на улице, ударился бы головой о наледь. Хоть какой-то след остался бы, а
вернее, ты расшиб бы лоб. Сотрясение мозга могло быть. Ничего подобного. Но у
тебя шинель справа была запачкана известкой, да и волосы – тоже. Значит, тебя
после выстрела шатнуло вправо, и ты, падая, крепко обтер головой и плечом
стенку подворотни. Она в незапамятные времена была побелена, остатки извести
там еще сохранились, их ты на себя и принял, когда навалился на стену. Потом
соскользнул в сугроб. Лежал лицом вниз, когда тебя нашли.
– Кто? – быстро спросил Поляков.
– Шумилов Северьян Прокопьевич, бывший рабочий с «Красной
Этны», и его соседки, Русанова и Аксакова. Аксакова и Шумилов слышали выстрел,
когда стояли в подъезде и разговаривали. Аксакова только что вошла в дом,
Шумилов собирался выйти покурить. Остановились, тут и раздался выстрел. А
Русанова из своего окна фактически видела, как в тебя стреляли. Видела силуэт
мужчины в шинели и фуражке. Видела, как мужчина покачнулся и упал после того, как
у него за спиной что-то вспыхнуло и грохнуло.
– Вспыхнуло и грохнуло, – задумчиво проговорил Поляков. –
Ну, Русановой могло и померещиться. Я так вот не припоминаю, чтобы заходил в
подворотню…
– А мне кажется, что у тебя просто провал в памяти, если не
что-то похуже, а Русановой-то как раз ничего не померещилось.
– Ну ладно, – устало проговорил Поляков. – Пусть так. Пусть
я туда заходил. Может быть, у меня была в том нужда.
– Какая? – так и подался к нему Храмов.
– Естественная! – прошипел Поляков. – Шел, шел, захотел
отлить, свернул в подворотню… С тобой такого никогда не случалось?
Храмов не заметил, что Поляков тоже перешел с ним на «ты». А
Поляков подумал, что так даже удобней – на «ты».
– Случалось, – согласился Храмов. – Только в меня за это не
стреляли.
– А мне не повезло, – проворчал Поляков. – Может, дворник
шибко возмутился?
– Сдурел, какие в наше время дворники? – искренне удивился
Храмов. – А кстати, как ты вообще оказался на Фигнер? Ты ведь живешь на
Грузинской. Чего тебя понесло невесть куда?
– Да ну уж, невесть куда! Скажешь тоже! Прошвырнулся немного
по Звездинке, потом по Дзержинского, только начал поворачивать по Фигнер на
Свердловку, а тут…
– Что? – резко спросил Храмов.
– Ну, это… не помню дальше.
– Ладно. Не помнишь, – покладисто кивнул Храмов. – Не
помнишь так не помнишь. А скажи, ты никого не заметил, кто бы прямо перед тобой
зашел в подворотню?
– Да вроде не видел никого, – ответил Поляков, для начала
очень натурально изобразив раздумья. – А что такое?
– Да то, что Аксакова, та, что тебя потом нашла, вошла в
свой подъезд минуты за три, максимум – за пять до того, как в тебя выстрелили.
Ты не видел, как она входила? Одна она была или нет?
– Не видел я никого, – буркнул Поляков.
– Странно, – пожал плечами Храмов. – Потому что она тоже
«прогуливалась» после дежурства. И тоже шла в обход, по Звездинке, потом по
Студеной и по улице Дзержинского, хотя обычно идет домой от госпиталя дворами
до Свердловки. Вы как будто сговорились с ней в тот вечер прогуляться. Правда?
– Нет. Неправда, – твердо сказала Поляков.
И отвел глаза, посмотрел на тумбочку.
Сегодня он уже мог чуть поворачивать голову. Самую капельку,
но все же видел герань. И первое, что сделал, проснувшись, на нее посмотрел.
Герань осыпалась. Лепестки горкой валялись на тумбочке, а на зеленых веточках
оставались две-три нераспустившиеся красные почки.
В палату вошла сестра – очень хорошенькая брюнетка с синими
глазками. То, что она именно брюнетка, легко мог увидеть каждый, потому что
косая челка была выпущена из-под накрахмаленной косынки. Глазки же ее синие
мгновенно начали кокетливо косить при виде Полякова. В принципе Поляков привык,
что подобным же непостижимым образом начинали вести себя глаза буквально всех
молодых женщин, которые только попадались ему на жизненном пути («Кроме одной,
– немедленно уточнил он для себя, – кроме одной!»), и давно перестал обращать
внимание на это явление.
– Доброе утро, товарищ майор! – весело сказала сестра. – Я
сестра Евсеева, но меня все зовут просто Валечка. Проснулись? Суденышко
желаете? Я сейчас пришлю санитарку. А потом умываться и завтракать, да? С
непривычки трудно будет кушать лежа, но я вас покормлю сама. Как маленького
мальчика, да? – игриво блеснула она глазами.
– Цветы, – прервал ее Поляков, который всякий дамский штурм
унд дранг просто на дух не переносил, – они…
– Откуда здесь мусор? – возмутилась Валечка. – Надо
немедленно убрать! Санитарка! – крикнула она. – Здесь нужно убрать. Что за
свинарник тут развели?!
Поляков посмотрел на нее с некоторым любопытством. Не то
чтобы он часто лежал в больницах (впервые в жизни, сказать по правде), но все
же бывал в них, навещая приятелей, читал что-то о больницах в книжках,
Вересаева, там, или Чехова, и твердо запомнил, что там к персоналу обращались
несколько иначе. Сестер – да, их звали просто «сестра», «сестричка». Но просто
так кричать – «санитарка»!.. Тем более что Валечка видит ее в палате, ту
санитарку. Тем более что знает, как ее зовут. Синеокая красотка не больно-то
вежлива. А впрочем, дело не в том. Похоже, она недолюбливает санитарку, вот и
не хочет звать ее по имени. Ну хоть по фамилии назвала бы!
И Валечка незамедлительно исполнила его желание, заорав с
нотками фельдфебеля:
– Аксакова! Ты чего там копаешься?!
Из-за простыни появилась Ольга.
– Здравствуйте, товарищ майор, – сказала тихо, но на
Полякова не глядела. – Что нужно убрать?
Он ничего не успел ответить – был ошеломлен тем, какое
бледное у нее лицо и какие тени под глазами. Да еще и жилка синяя у брови
колотится. Кудрей не видно, косынка впивается в кожу, так туго завязана.
