– Вы ходите с голыми руками, – сказал Поляков таким тоном,
словно обвинял Ольгу в разведывательной деятельности в пользу фашистской
Германии и империалистической Японии. – Почему? У вас перчаток нет, что ли?!
– Есть, – тонким голоском ответила Ольга. – Только не
перчатки, а рукавички.
– Ну и где они? – продолжал допрашивать Поляков.
– В кармане лежат. Я доставала платок и спрятала рукавички.
Чтобы они не упали, понимаете? – подробно объясняла Ольга, совершенно не
соображая, что говорит. Под неподвижным взглядом его чернющих глаз у нее
пересохло во рту. И, такое впечатление, мозги тоже ссохлись. И ноги у нее
совершенно явственно подкашивались. – А то я иногда их роняю и не замечаю, что
уронила. Я уже так две рукавички потеряла. Тетя Люба вяжет, вяжет, а я теряю.
Жалко ведь.
– Жалко, – кивнул Поляков. – Возьмите же наконец свой
портфель.
И снова он не шевельнул рукой, чтобы протянуть Ольге
портфель, а она не шевельнула рукой, чтобы его забрать.
И снова портфель был мгновенно забыт.
– А зачем вам было доставать платок? – спросил Поляков
сурово.
Вопрос был… вопрос был, конечно, странный, однако Ольга
почему-то ничуть ему не удивилась, а торопливо начала отвечать:
– Потому что я думала, что сейчас заплачу. А есть такой
способ: если хочется плакать, нужно сильно прижать платок к глазам. И тогда
слезы спрячутся и даже, может быть, потекут обратно. Понимаете?
– Нет, – сказал Поляков, который и правда ничего не понимал
– ни в слезах, ни в платках, ни в том, что сейчас происходит на свете.
Его бил озноб, и причин этого озноба он тоже не понимал.
– Конечно, вы не понимаете, – сказала Ольга
покровительственным тоном, – потому что вы не женщина.
– Да, – кивнул Поляков, и ему стало чуть легче.
Наконец-то хоть в чем-то он мог быть уверен, хоть что-то
понимал, хоть о чем-то мог заявить с полной ответственностью. Он не женщина,
это точно.
Он мужчина, перед которым стоит женщина.
Вот он, ответ. Вот оно, объяснение всем странностям
сегодняшнего вечера! Объяснение тому, что с ним происходит…
Перед мужчиной стоит женщина.
И он хочет ее – хочет до такой степени, что явственно
подкашиваются ноги, сохнет в горле и даже, такое впечатление, ссыхаются мозги
от желания. Еще одна-две минуты, и он опрокинет ее вон в тот отороченный
слюдяным кружевом сугроб, который намело у стены подворотни…
Ветер насмешливо коснулся лица Полякова – и полетел дальше,
на площадь Минина, к кремлю, к Волге.
Поляков скользнул взглядом по сугробу, по стене – и
вспомнил…
«О господи, господи! Что я? Что со мной?! Да ведь в этой
подворотне, около этой стены была убита Лиза!»
Наваждение схлынуло так же внезапно, как накатило. Только
ноги еще дрожали да сердце колотилось с такой силой, что Полякову хотелось
скосить глаза и посмотреть, не трепыхается ли на груди шинель. Но он
представил, как будет выглядеть со скошенными к носу глазами, – и не стал
смотреть себе на грудь. Трепыхается – ну и пусть трепыхается. Не наплевать ли
ему на свое сердце и на эту женщину… с покатыми плечами и кудряшками на висках?
Последняя мысль отразилась в его глазах. Только что Ольге
казалось, будто они согревают, даже обжигают ее, а теперь вновь стали ледяными,
пугающими, чужими.
Она покачнулась. Снова захотелось достать платок и прижать к
глазам. Но тут Поляков буркнул:
– Возьмите свой портфель.
И протянул руку, подал портфель. Ольга тоже протянула руку и
приняла его.
Было ужасно, что Поляков сейчас увидит ее подступающие
слезы. Зачем она только сказала ему про платок?!
Она отпрянула в глухую тьму подворотни.
– Вы меня боитесь, – обвиняющим тоном проговорил Поляков. –
Вы меня так боитесь, что готовы с собой покончить, только бы не встречаться со
мной. Тогда, летом, вы ушли в рейс с плавучим госпиталем, хотя я назначил вам
встречу. Почему?
– Меня мобилизовали, – прошептала Ольга.
– Не врите! – зло крикнул Поляков. – Вы ушли добровольно.
Добровольно!
– Ну и что? – пожала плечами Ольга, изо всех сил стараясь не
трястись, как овечий хвост. – Это что, подсудное дело? Сейчас война. Гораздо
важнее перевязывать раненых, чем… идти на встречу с… вами.
– Мне была нужна ваша помощь, – сказал Поляков. – Очень
нужна. Я хотел, чтобы вы…
– Нет! – воскликнула Ольга и резко выставила вперед
свободную ладонь. – Нет, не надо! Я не могу, я не хочу…
– Ну а о судьбе своей матери вы хотите узнать? – зло спросил
Поляков.
Портфель шмякнулся на землю.
– О чем? – тихо спросила Ольга, наклоняясь и шаря по земле,
но не находя ничего, потому что продолжала смотреть на Полякова.
– О том, как живет и как себя чувствует Александра
Константиновна Аксакова.
– Мама?!
Ольга выпрямилась, прижала руки к груди, забыв о портфеле.
Хотела заговорить, но не могла.
Наконец голос пробился: незнакомо-низкий, по-чужому
дрожащий:
– Вы что-нибудь знаете о ней?
– Она находится в Пезмогском комендантском участке
Локчимлага, – сказал Поляков. – Я наводил справки – тогда, летом. Перед
встречей с вами. Я хотел сообщить вам ее адрес, сообщить, что она жива и
здорова. Но вы не явились.
– Пезмо… Пемзо… – Ольга попыталась повторить, но тут же
сбилась. – Почему же вы не передали адрес тете Любе?
Поляков усмехнулся.
– Вам смешно?! – ахнула Ольга.
