– Не спешите, проиграете, – усмехнулся Поляков. – В вашем
представлении радист непременно должен находиться рядом с поставщиком
информации или резидентом. А вы представьте себе такую ситуацию: Новичок в
Большаке, а радист – в другом городе. Может быть, даже в другой области.
Новичок по почте (и тут ему опять может быть помощником Почтальон) или еще
каким-то образом пересылает ему свои сообщения или запросы, а потом точно таким
же путем получает от радиста ответы или инструкции «штаба Вали».
– Как просто… – пробормотал Храмов. – Умница вы, Егор
Егорович. Умница! Ваша сила в том, что ваше мышление совершенно неподвластно
стандартам и штампам. Вы на каждую проблему смотрите шире, чем я.
– Не хвалите, а то зазнаюсь, – махнул рукой Поляков.
– Я не хвалю, а просто констатирую факт. Один из моих
учителей в Военной академии сказал однажды, что истинно масштабным мышлением
будут обладать и подлинными профессионалами в нашем деле станут наши дети и
внуки (если, конечно, пойдут по нашему пути). То есть люди, за плечами которых
будет уже традиция. Опыт поколений. Вы уверены, что в вашем роду не было…
– Сыскных агентов? Служащих охранки? – перебил Поляков. –
Надеюсь, вы знакомы с моими анкетами, поэтому такие вопросы кажутся мне…
– Извините, я не о том вел речь, – покачал головой Храмов, и
выражение печали мелькнуло на его большелобом лице. – Совсем не о том. У меня и
в мыслях не было вас на чем-то ловить.
«Может быть, и не было, – подумал Поляков, который никогда
не забывал, что его настоящее имя – Георгий Георгиевич Смольников. – Но беда в
том, что я уже никому не верю и никому не доверяю, даже вам, товарищ Храмов,
хотя и чувствую, что вы не подлец… В отличие от меня!»
– Извините и вы меня, – неловко пробормотал он. – Ну что,
вернемся к Новичку? Думаю, нам нужно искать не только неведомого Почтальона, но
также проверить всех, кто был в августе – сентябре зарегистрирован в Большаке,
кто обращался в милицию за временной пропиской и тому подобное.
Храмов кивнул, однако разговор уже был смят, и оба
почувствовали облегчение, когда раздался телефонный звонок. Храмов надолго
застрял у аппарата. Тем временем Полякова позвали в канцелярию по поводу
какого-то неправильно выписанного отчета, поэтому поговорить им в тот день
больше не удалось.
«Был бы жив Охтин! – с тоской подумал Поляков. – Был бы у
меня хоть кто-нибудь, при ком не надо притворяться, от кого можно не бояться
удара в спину!»
Такого человека рядом не было, а что хуже всего, не
предвиделось ни единого шанса его когда-нибудь найти.
* * *
Ольга проснулась от треска мотора. Этот звук был настолько
чуждым и непривычным в тихой Мазуровке, что она испуганно села в постели,
подняв к подбородку колени и стиснув руки. Немцы! Их мотоциклетные части! Она
видела хронику в Энске, в кинотеатре «Рекорд», еще в начале войны – колонна
мотоциклов на дороге, мотоцикл несется по проселочной дороге, въезжает в село…
В седле и коляске солдаты в черных касках, с автоматами…
Все. Сейчас на пороге встанет солдат в черной каске, с
автоматом – и все!
За дверью прошлепали босые ноги – Ольга узнала легкую
походку Варвары Савельевны. Куда она?! Нельзя выходить из дому! Сейчас ее
убьют!
Впрочем, в доме тоже убьют!
Но было тихо. Ни выстрела. Ни криков, ни топота чужих ног,
обутых в тяжелые сапоги.
Ольга осторожно покосилась на окно. В небе едва брезжил
рассвет. По селу разносилась всполошенная петушиная перекличка, слышался
раздраженный собачий перебрех.
«Это их мотоцикл разбудил, – сообразила Ольга. – Но почему
так тихо? Почему не слышно треска других моторов?»
Скрипнула дверь – Варвара Савельевна выскочила на крыльцо.
– Тимур! – раздался ее изумленный вскрик – и все снова
стихло.
Тимур? Казбегов появился?
Ольгу словно сдуло с кровати. Кинулась к окну, выглянула –
Казбегов сидел за рулем мотоцикла, упираясь одной ногой в землю. Коляска была
прикрыта скомканным брезентом, но видно было, что там металлические канистры.
Двумя руками Казбегов пытался отстегнуть ремешок форменной фуражки, плотно
застегнутый под подбородком и не позволявший фуражке свалиться с головы.
Наконец отстегнул, снял ее, вытер грязным носовым платком бритую голову. Ольге
был виден красный воспаленный рубец у него на шее – там, где врезался ремешок.
Видимо, Казбегов давно не снимал фуражку.
Он что-то быстро говорил. Варвара Савельевна, стоявшая на
крыльце в одной юбке, криво, небрежно надетой на сорочку, с распущенной,
взлохмаченной косой, непохожая на себя, с испуганным выражением лица, вдруг
остановила его взмахом руки, кинулась в сени, вынесла кринку. В таких кринках
она держала кислое молоко. Казбегов припал к краю, долго пил. Варвара
Савельевна смотрела него с суровым выражением, но то и дело смахивала слезы,
которые, словно сами собой, так и лились из глаз.
Наконец Казбегов напился, отдал кринку, отер молочные усы и
снова начал говорить – быстро и тихо. Варвара Савельевна покорно кивала.
Наверное, он говорил что-то пугающее: она несколько раз перекрестилась и теперь
плакала, уже не таясь.
Ольга молча, холодными глазами смотрела из окна. Она так
измучилась за эти три дня, так перепугалась мотоциклетного треска, что,
кажется, не шелохнулась бы даже, появись сейчас на дворе и впрямь немцы.
Немцы, которых привел Казбегов…
Однако появились не немцы. Поблизости вдруг показалась
Коровья Смерть – точно так же небрежно одетая, как и Варвара Савельевна, только
костлявые плечи женщины были прикрыты платком. Она тоже была нечесаная – черные
полуседые патлы торчали во все стороны, а на затылке моталась тощенькая косица.
Увидев Коровью Смерть, Варвара Савельевна что-то быстро
сказала Казбегову – тот умолк, повернулся настороженно, неприветливо буркнул и
махнул рукой. Коровья Смерть перекрестилась и кинулась со всех ног со двора к
своей хате.
Казбегов посмотрел на солнце, которое уже проглядывало
сквозь предрассветную завесу, снова что-то сказал и, взявшись за руль, нажал на
стартер мотоцикла. Исчез в клубах пыли и грохочущих раскатах. А Варвара
Савельевна на миг вернулась в дом, выбежала с платком и гребенкой, кое-как
заколола волосы, закрутив их в небрежный узел, платком прикрыла плечи, сунула
ноги в старенькие чуни, всегда стоявшие на крылечке, плеснула в лицо водой из
висячего рукомойника – и побежала со двора.
Ольга в полном недоумении смотрела ей вслед.
