Ольга опустила голову. Можно было злиться, не злиться,
кричать или молчать, обвинять Варвару Савельевну и Казбегова в том, что они не
хотят помочь, – это было совершенно бессмысленно. Тем более что они хотели
помочь, Ольга понимала. И все их доводы понимала. Хотели помочь, но не могли,
это было не в их силах. Они спасли раненых и медсестер с тонущего парохода,
поили, кормили, держали у себя столько дней – и за то им спасибо, земной
поклон. Но на большее они просто не способны. Никто не может требовать от
другого человека, чтобы он сделал ради тебя больше, чем в его силах. Чтобы
отдал за тебя свою жизнь. И в самом деле – женщины или подростки, которые
поедут спасать раненых, могут погибнуть. Как определить, чья жизнь более ценна?
Раненого солдата или матери нескольких детей? Раненого солдата – или юнца,
единственного сына и последней опоры материнской? Ну да, солдат – он тоже
чей-то сын, ну да, солдат был ранен, защищая эту землю, этих людей… но ведь он
солдат, он исполнял свой долг, он был готов погибнуть ради них…
Слова, слова… Слова, от которых никому не легче, а только
труднее, потому что они разрывают сердце. Вопросы без ответов, от которых не
спишь ночами и хочется умереть, потому что нужно возненавидеть эту безумную
страну, а сил ненавидеть ее у тебя нет. Только любить… за что? Почему?
Ну, вот такая она, такая она, Родина. Таковы ее законы.
Судьба такая. И если она должна погибнуть, судьба твоя – погибать с ней вместе.
«Почему?! Почему такая судьба именно у меня?! Почему другим
легче?»
Вопросы без ответов…
Пустые вопросы! Можно жизнь положить, пытаясь на них
ответить. Но сначала надо – выжить!
– Ну хорошо, – проговорила Ольга. – Давайте еще думать.
Лодки у ваших жителей есть?
– Конечно. Только сама подумай, сколько лодок надо, чтобы
вас до Камышина довезти! Этак все село должно в путь тронуться! – зло сказал
Казбегов. – Не морочь голову. Беги, спасайся, пока есть возможность.
– Не надо нас довозить до Камышина, – возразила Ольга. – Я
все понимаю. Тут женщины, дети, дома, скотина… Вы не можете бросить ради нас
свои дома. Переправьте нас только на другой берег. А там…
– Что там? – обреченно сказала Варвара Савельевна. – Ну что
там?! Голая степь, что на правом берегу, что на левом. Сел – ни одного на сотню
верст. Подохнете от голода и жажды. Солнце палит с утра до вечера. Скрыться
негде. А немцы… Они обстреливают противоположный берег так же, как этот. И
думаешь, их Волга остановит? Они, считай, уже взяли Сталинград.
– Я не знаю, взяли немцы Сталинград или нет! – крикнула
Ольга. – Не знаю! Я знаю, что здесь больше полутораста человек, которые
погибнут, если враги придут в Мазуровку! Да вы поймите, поймите же! Ну,
предположим, ваши односельчане и впрямь думают, что немцы лучше коммунистов, но
если немцы узнают, что вы помогали нашим раненым, они же вас не помилуют. Вы
уже замазаны, вы уже для них – враги, потому что помогали врагам. У вас два
выхода – или убрать нас всех отсюда и скрыть, что мы тут вообще были, или в
самом деле – связать и сдать фашистам. Или лучше потихоньку пострелять,
перерезать во сне…
Глаза Казбегова блеснули диким огнем. Он перехватил
болтающуюся нагайку за хват, занес ее, и Ольга успела подумать, что вон то
утолщение на конце витой плети – это свинчатка, которую здешние жители вплетают
в окончание шнура, и как раз свинчаткой Казбегов сейчас ударит ее по лицу.
Ольга невольно отпрянула в глубь комнаты.
– Тимур! – крикнула Варвара Савельевна. – Погоди. Стой!
Казбегов, передернувшись, с яростным выражением отвернулся,
хлестнул нагайкой по столбику крыльца. Полетела щепа…
Варвара Савельевна подошла к нему, взяла за руку, отвела в
сторону, начала что-то говорить. Она умоляла, Ольга видела, что она умоляет
Казбегова. Слезы текли по ее лицу, она даже сделала странное движение, как
будто хотела опуститься перед ним на колени, но милиционер подхватил ее, с
силой тряхнул, что-то злое прошипел сквозь стиснутые зубы. Потом, люто щерясь и
кося глазом на Ольгу, пошел к своему коню, сдернул повод с ворот, вскочил в
седло. Конь вздыбился, тоже кося кровавым глазом на Ольгу, словно ненависть к
ней хозяина – а Ольга чувствовала, что Казбегов ненавидит ее! – передалась
животному. Казбегов дико взвизгнул, взвилась камча, конь с места понесся
галопом, исчез за домами.
Варвара Савельевна стояла, прижимая руки к глазам. Потом
сказала сухим, разрывающим голосом:
– Ты не понимаешь! Ты никогда не поймешь! Тимур – он караим.
У него убили всех, всю семью, вырезали всех до малых детей, его детей и
племянников, детей брата. Красные убивали, резали… Пришли ночью, те спали… А
Тимур и его брат в то время служили у красных! Да-да! Тем, кто убивал
Казбеговых, было все равно. Просто – все равно… Они забрали лошадей, ограбили
дом. У мертвых легче забрать… Тимур и его брат вернулись домой и узнали, что
одни остались на свете. Потом, много лет спустя, Тимур женился на Фросе. Брат
его живет в Камышине. Тимур с моим Никитой дружил. Слышала небось про моего
Никиту?
Ольга кивнула, вспомнив, что рассказывала Василина.
– Он в 14-м году был просто офицер, как и твой отец. За это
его и арестовали: в царской армии воевал! А куда им, Никите и другим, таким же,
как он, деваться было от фронта, от действующей армии? Дезертировать, что ли?
Со мной – дело другое, я в действующую армию, в поезд санитарный, сама пошла. А
потом жизнь помотала меня, покрутила. В Энск даже возвращаться боюсь: вдруг
узнают меня. Конечно, память у людей короткая, а вдруг да прострелит кого-то
воспоминанием? Караимы говорят: бывает, что в степи прилетит пуля ниоткуда – и
убьет тебя, когда ты радостно смотришь на солнце. Конечно, четверть века
прошло, а все ж! Отец-то мой был очень богат, почетный гражданин Энска,
ресторацией владел, миллионами ворочал. А я даже не знаю, где могилка его и
матушкина. Да какие там могилы, небось расстреляли вместе с другими такими же
«буржуями», «угнетателями», – она, тоскливо вздохнув, покачала головой, – да и
швырнули всех вместе в гнилую яму… Тянет иной раз на родину, посмотреть на те
улицы, по которым я девочкой ходила, может быть, старый наш дом на Сергиевской
найти…
– Теперь это улица Урицкого, – угрюмо вставила Ольга, и
Варвара Савельевна криво усмехнулась:
– Поня-ятно… Я так и думала, что нашу улицу в честь
какой-нибудь кровавой сволочи переименовали. Бедную Тамарочку убили белые, а
меня сколько раз красные чуть не убили… Теперь-то я никакая, не красная, не
белая, я сама по себе. Хочу жизнь дожить спокойно и хочу, чтобы те, кого я
люблю, жили без страха и боли. Веришь, что я тебе дурного не посоветую?
– Конечно, – горячо сказала Ольга. – Но я не могу!
