Поляков лихорадочно размышлял. Брать нельзя до тех пор, пока
связной не встретится с Проводником. Ведь оставалась неприятная вероятность,
что этот человек вовсе не долгожданный гость из Варшавы, а некое случайное
лицо. По описанию он вроде бы похож на Рыболова – одного из «однокашников»
Проводника по разведшколе, – однако слишком уж типичная, незапоминающаяся
внешность. К тому же Рыболов сам был радистом, вряд ли его использовали бы в
качестве обычного связника – это ведь расходный материал, передаточное звено…
Неужели ошибка таки? С другой стороны, он интересовался Босяковым… Но ведь и
Коноплев интересовался им! Предположим, Коноплев побывал в больнице по просьбе
Пантюхина. Так ведь неизвестный мог отправиться туда тоже по чьей-то просьбе, и
вполне вероятно, что тот, кто просил его, сейчас издалека, неприметно
сопровождает его. Может быть, на этого невзрачного человечка со смазанными
чертами лица, как на живца, настоящий связной хочет поймать оперативников,
которые следят за ним?
Поймать – и просигналить в Варшаву?
Ну да, рация связного по-прежнему зарыта в лесу, ждет его
возвращения, однако кто знает, какой способ связи, какой сигнал придуман его
хозяевами на случай провала или возможных подозрений.
Это была страшная мысль, от которой Полякова бросило в
дрожь. Ему захотелось посоветоваться с кем-нибудь, спросить, как поступить.
«Дядя Гриша, ну что же ты натворил?! – обиженно подумал он, как думал уже не
раз за последнее время. – Ты мне так нужен, ну почему ты меня бросил?!»
Ответа, понятно, не было и быть не могло. Приходилось
надеяться только на себя – как обычно.
Посоветоваться с Храмовым? И речи быть не может! Во-первых,
времени нет. Во-вторых, Храмов – человек, безусловно, порядочный, но все же
человек НКВД со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он побоится
ответственности и запросит начальство. А начальство запросит Москву…
«Как несовершенна еще наша телефонная связь!» – со злостью
думал Поляков.
Запрос о действиях по цепочке «Храмов – начальство в Энске –
начальство в Москве» может затянуться на целый день. Между тем времени не было
не то что ни дня – ни часу. Счет шел на минуты, это Полякову было совершенно
ясно. Точно так же ему ясно было, что нельзя допустить встречу Пантюхина и
незнакомца, кто бы он ни был – настоящий связной из Варшавы или его посланник.
Связной связного, так сказать. Агент агента, черт его дери…
«Надо спровоцировать связника на немедленную встречу с
Проводником, вот что надо делать. Надо заставить его уехать с Автозавода и
отправиться на Мызу, к Проводнику!»
А как его заставить? Издать приказ?
Смешно. Нет, не смешно!
Поляков почти в отчаянии посмотрел на телефон. Он в раздумье
даже зачем-то снял трубку и поднес к уху, словно надеялся, что из нее раздастся
чей-то голос и подскажет ему, как действовать.
Голос в самом деле раздался, но не из трубки. Черная
пластмассовая тарелка радиорепродуктора приятным женским голосом сообщила, что
начинается концерт для фронтовиков. И вслед за тем Лидия Русланова запела про
свои знаменитые неподшитые старенькие валенки.
Поляков пожал плечами. Нелепость какая. Есть время у
фронтовиков сейчас слушать концерт! У них обстрелы, артподготовки, вылазки,
тревоги, бомбежки…
Бомбежки? Тревоги?
Да, тревоги! Да!
Поляков вскочил и схватился за телефон. Теперь он точно знал,
что делать. Он нашел единственный выход.
Спустя несколько минут в райсовет Автозаводского района
прибыл начальник штаба противовоздушной обороны и объявил учебную тревогу –
«угроза химической атаки». Это была совершенно обычная вещь. Хотя ни один из
городов Советского Союза химической атаке еще не подвергался, исключать такую
вероятность не следовало, оттого тренировочные тревоги в учреждениях
проводились довольно часто. Именно поэтому всем следовало на всякий случай
носить с собой сумки с противогазами.
Даже не заходя в здание райсовета, Поляков знал, что там
сейчас происходит: десятки людей в противогазах торопливо спускаются в убежище,
готовые просидеть там час, два, три – сколько будет нужно по плану штаба ПВО.
Поскольку ему (Полякову, а не штабу!) нужно было задержать Пантюхина в здании
райсовета елико возможно долго, он приказал распустить слух, что учебная
тревога может продлиться до утра.
Никому из сотрудников райсовета не возбранялось позвонить
домой и предупредить семью о том, что задерживается и, возможно, не придет
ночевать. Такие вещи тоже случались нередко и ни у кого подозрений не вызывали.
Война, что делать…
Под видом сотрудника штаба ПВО в райсовете появился один из
агентов Полякова. Он видел, что Пантюхин прошел к телефону, и постарался
оказаться рядом с ним. Пантюхин звонил жене и предупреждал, что прочно застрял
на рабочем месте – учебная тревога: «Ужинать точно не приду, хорошо, если до
утра отпустят!»
Поляков, по-прежнему сидевший у телефона в райотделе
милиции, принял сообщение агента и нервно стиснул руки.
Где сейчас предполагаемый связной? Что делает?
Где он будет ждать Пантюхина? Что предпримет, не дождавшись
его?
Прошел час. Полтора часа.
Поляков сидел неподвижно, глядя на телефон.
Открылась дверь, ворвался агент, который следил за связным.
…Незнакомец чуть не час бродил около дома Пантюхина,
нетерпеливо поглядывая по сторонам. Видимо, ожидал, когда тот вернется с
работы. Не дождавшись, решился и вошел в дом. Сотрудник Полякова, выждав
несколько минут, прокрался в подъезд следом и притаился внизу у лестницы.
Слышно было, что незнакомец поднимается на второй этаж (квартира Пантюхина
находилась как раз на втором этаже). Незнакомец постучал. Дверь открылась.
Лейтенант Пестряков напряг слух. До него отчетливо долетало каждое слово – жена
Пантюхина, на счастье, оказалась громкоголосой и словоохотливой особой. Она
негодующе сообщила, что повидать Федора Федоровича никак нельзя, вернется он не
скоро – звонил и предупредил, что в райсовете объявлена учебная тревога,
которая может продлиться до утра.
Связной начал спускаться – Пестряков вылетел из подъезда и
вскочил в поджидающий его автомобиль, который немедленно выехал со двора.
Остановились у соседнего дома.
