Ольга немедленно рухнула наземь, грудью на кочку. Показалось,
что-то оборвалось внутри, но она не чувствовала боли, только страх. Кто-то
громко застонал неподалеку. Ольга посмотрела – женщина, беременная! Двое мужчин
подскочили к ней, подхватили под руки, повлекли вперед, но потом, когда сверху
снова застрочил пулемет «Юнкерса», они все втроем упали. И снова вскочили,
пустились в бег, и снова упали…
«А ребенок? – с ужасом подумала Ольга. – Ему же больно на
кочки! Ему же больно!»
И тут же забыла обо всем, когда новая пулеметная очередь
прочертила дорожку почти под ногами. Рухнула, вскочила, побежала, рухнула,
вскочила, побежала…
«Юнкерсы» гнали людей по полю. Кто-то падал и уже не
поднимался…
– Сюда! Сюда! – раздались крики, и Ольга повернулась на
голоса, тряся головой, пытаясь избавиться от звона в ушах и разогнать кровавую
мглу в глазах.
Боже мой, дома! Деревенские дома вокруг! Как они тут
оказались? Да, кажется, километрах в пяти от завода находится деревня Дубёнки.
Неужели туда прибежали? А чуть ли не рядом с каждым домом торчат направленные в
небо стволы зениток…
– Заходите в дома! Прячьтесь! – раздавались голоса со всех
сторон.
Ольга влетела в какой-то палисадник, прогрохотала по крыльцу,
ворвалась в темные сени. Немедленно за ее спиной захлопнулась дверь, тяжело
лязгнул, входя в пазы, засов, и Ольга вдруг затряслась от истерического хохота,
осела на пол, привалилась к стене. Было невыносимо смешно, что хозяева так
накрепко заперли дверь, словно боятся, что бомбардировщик в нее влетит. А он же
в небе! А он же огромный! А он же сразу раздавит и этот дом, и соседний, и еще
несколько, если вздумает влететь в дверь!
И тут Ольга подавилась смехом. Такого грохота она еще не
слышала. Залп! Залп!
Зажала уши, скорчилась, почти теряя сознание от страха…
Да кончится ли это когда-нибудь? Кончится ли когда-нибудь
война? Неужели еще несколько лет придется сидеть вот так, спрятав голову в
коленях, и ждать, пока закончится налет?!
– Девонька, эй, отомри… – Мягкий женский голос показался
неожиданно громким.
Ольга с трудом разогнулась, подняла голову. Бабуля с
морщинистым, «печеным» личиком смотрела на нее слезящимися глазами.
– Улетели, ироды. Слышишь, какая тишина? Все кончилось.
Хочешь, я тебе молочка налью и хлебца дам? Поешь, легче станет.
У Ольги спазмом скрутило желудок при одном только упоминании
о еде. Слабо покачала головой:
– Нет, спасибо. Я не смогу сейчас есть. Все кончилось, вы
говорите? Можно уходить?
– Ну иди, коли силы есть, – кивнула бабка. – Охти мне,
охтеньки, да ты на ноги свои посмотри!
Ольга приподняла подол. Да, вот уж правда – охти, да еще и
охтеньки… Чулки разодраны в клочья, колени в крови и грязи. Разбила, когда
падала. И даже боли не чувствовала, только теперь защипало. И ребра как заныли!
Не сломала ли?
– А ну садись! – засуетилась бабуля. – Снимай эту рванину,
сейчас замоем раны твои, завяжем.
– Ничего, – махнула рукой Ольга, стискивая зубы – так вдруг
засаднило разбитые колени, что кричать хотелось. – Я дома все сделаю, промою, я
ведь медработник.
– А коли ты медработник, то знаешь, что нельзя так идти.
Мало ли какая зараза могла попасть! Садись, живенько садись, у меня, конечно,
лекарств никаких нет, но я твои коленки ромашковым отваром с тысячелистником
промою, он у меня всегда наготове, для желудка, а заодно и тебе сгодится. А
потом завяжу чистенькими тряпочками. Домой придешь – по-своему сделаешь, если
захочешь, а лучше до завтра не трогай. Я ведь и пошепчу, оно, глядишь, поможет
не хуже какой-нибудь мази…
И не успела Ольга глазом моргнуть, как она уже сидела босая
на одном табурете, уложив ноги на другой, а хозяйка обмывала ее израненные
колени. Никакого шепота Ольга не слышала, но, может быть, что-то значило это
беззвучное шевеление сухих старушечьих губ? Может быть, шелест, который
издавали они, обладал целительным действием? Странным образом даже ребра ломить
перестало. Наконец исстрадавшиеся колени были обмыты, обмотаны белыми узкими
полосами ткани, а на ноги бабулька натянула Ольге застиранные,
штопаные-перештопаные чулки.
– Ты прости, кабы были чулочки поновей, я б тебе отдала, не
жалея, но у меня новые на обряжанье приготовлены, оттуда не возьму, примета
злая, – пояснила она. – Ничего, эти чистенькие, носи на здоровье.
– Ой, спасибо большое, – бормотала Ольга, разглядывая свои
колени, ставшие толстыми и неуклюжими. Идти враскоряку придется. Ужас.
Хотя, если вспомнить, что было на том поле, то не ужас, а
просто ничто. Суета сует.
– Спасибо большое, я вам чулки привезу, обязательно привезу.
Завтра же! А может быть… – Она сунула руку в карман и покраснела от неловкости.
– У меня денег не очень много с собой, но хоть что-то… возьмете? Возьмите,
пожалуйста!
– И говорить такое не стыдно? – покачала головой хозяйка. –
Сама не знаешь, что молотишь.
– Простите, – кивнула Ольга. – И правда не знаю. Простите
меня, не сердитесь, ради бога!
– Ну ладно, коли бога вспомнила, так и быть, прощу, –
смягчилась бабуля. – Чулки себе оставь. Положи в комод, и пусть лежат. Небось
места не пролежат! Пока они у тебя в комоде будут, ты всегда домой вернешься.
Где бы ни была и что бы с тобой ни случалось. А станешь через два года замуж
выходить, поноси их немножко перед тем, как в постель с мужем ляжешь. И дочке
то же накажи либо невестке. И внучке. Тогда детей здоровых нарожаете. Ну а
выбросишь чулки или кто другой их выбросит – тут уж не знаю, тут уж как господь
распорядится! – развела она руками.
Ольга слушала как зачарованная, расширив глаза. Она выйдет
замуж через два года? А за кого? И у нее будет дочь или сын, а потом и внучка?
А как она их назовет?
Бледный сумрак вдруг заклубился перед мысленным взором, и из
него выступило слабо различимое мужское лицо… темные глаза… Нет, не разглядеть…
И детское личико, которое мелькнуло с ним рядом, тоже не разглядеть!
– Ладно, ладно, ишь, заслушалась, – усмехнулась старушка, и
Ольга очнулась, моргнула. Морок пропал. – Теперь ты мне чего-нибудь расскажи.
Ты сама откуда, с Лензавода, что ли? Там, наверное, ужасти ужасные, все
повзрывалось?
– Нет, я не с завода. Я из города приехала, хотела на завод
работать устроиться, а тут…
