– Оля, – неуверенно начал Николай. – Я тебе должен так много
сказать, объяснить… Понимаешь, я закончил летную школу в Одессе. Я туда
документы подал еще весной 37-го года, как только из университета ушел.
Помнишь, в 38-м году был призыв: «Дать стране сто пятьдесят тысяч летчиков!» Ну
вот…
– И тебя приняли в летную школу? – недоверчиво посмотрела
Ольга. – После того, как отчислили с курса?
– Да ты что? – удивился Николай. – Меня не отчислили, в
том-то и дело! Меня заставили написать заявление об уходе из университета.
Получилось, будто я сам учебу бросил. Я тогда бесился, а потом понял, что со
мной еще очень хорошо обошлись.
«Не то что со мной! Меня-то выгнали с волчьим билетом! И
даже на работу не брали. Если бы не…»
– Но из комсомола-то тебя исключили! – сказала Оля с
недоброй усмешкой. – Как же ты учился в летной школе? Удалось восстановиться?
– Все проще, – негромко сообщил Монахин. – Я просто не
сообщил об этом. Вот и все. Сказал, что еще не вступал в комсомол. Поверили, а
потом и приняли, уже в училище. Нас там пятеро было таких, знаешь, еще не
охваченных комсомолом. Ох и носились они там с нами, ох как гоняли по уставу!
– Ванна готова, – выглянула из кухни тетя Люба. – Давай,
Олечка, милая, иди мойся быстренько, а я пока оладушек напеку, хорошо?
Ольга кивнула и пошла в ванную комнату, спиной чувствуя
взгляд Николая.
На маленькой табуреточке уже лежало чистое белье и байковый
халат, который тетя Люба шила когда-то для передачи Александре Константиновне –
как раз перед тем, как ее отправили в лагерь. Тетя Люба тогда сшила два
одинаковых халата: для перемены. Один приняли, а другой почему-то вернули. Он
так и лежал в шкафу с тех пор – на темно-зеленой байке отчетливо отпечатались
слежавшиеся складки, перечеркнувшие розовые и голубые розаны. Очень красивая
была баечка, ее тетя Клара Кравченко принесла – нарочно для Александры
Константиновны, для Сашеньки, как она сказала… Все четыре года почему-то никто
не решался надеть халат – ни тетя Люба, ни Ольга, – но сейчас девушка смотрела
на него с восторгом. И на чистые чулки в наивную школьную «резиночку», и на
круглые подвязки (совсем новые, не растянутые, значит, хорошо будут держать
чулки!), и на розовые трикотажные штаники, и на сорочку с самодельной
тети-Любиной вышивкой на груди, около бретелек, и на шерстяные носки, и на
мягкие войлочные, самодельные домашние чуни она тоже смотрела, будто на
какое-то чудо.
Налюбовавшись, наконец скинула с себя все грязное,
отвратительное, свернула в тючок и выкинула за порог: не могла видеть этих
вещей, не могла уже терпеть их ужасного запаха.
Заодно она попыталась выкинуть из головы все мысли. И
сначала ей даже удалось. Но чем дольше Ольга сидела в ванне, чем чище
отмывалась, тем настойчивей возвращались воспоминания. Они были такими
тяжелыми, что Ольге показалось, будто голова ее клонится, как если бы на шею
навязали камень. Вот-вот нырнет в ванну и утонет под его тяжестью! Слезы
срывались с ресниц и падали в мыльную, уже остывшую воду.
Неизвестно, сколько прошло времени, когда девушка услышала
деликатное, но настойчивое постукивание в дверь.
– Что? – спросила, шмыгнув носом.
– Олечка, с тобой все хорошо? – послышался голос тети Любы.
– Ты там уже час сидишь. Вода, наверное, остыла. Оладьи давно готовы, выходи
скорей!
– Иду, – отозвалась Ольга. – Уже иду.
В самом деле, хватит мокнуть. Грязь она смыла, а
переживания… Что в них проку? Нет от них никакого толку, это она уже давно
поняла!
Ольга постояла перед зеркалом, разглядывая свои влажные
волосы, которые всегда после ванны завивались крутыми кольцами. Завились и
сейчас, отчего осунувшееся лицо стало совсем детским.
Вот как… А она-то думала, что теперь волосы у нее навсегда
останутся прямыми и жесткими, как пакля. И думала, что постарела лет на десять,
а на самом деле какая-то пионерка смотрит из зеркала…
Почему-то Ольга совершенно забыла про присутствие Монахина и
искренне удивилась, увидев его:
– Как же ты будешь в свою часть возвращаться? Ведь
комендантский час. Или у тебя пропуск есть?
– Коля у нас переночует. В моем кабинете, на раскладной
кровати, – ответил дед. – Зачем же идти в такую пору? Его часть за городом
стоит, сейчас никак туда не добраться.
Ольга чуть приподняла брови, но ничего не сказала.
– Кушай, моя деточка. И ты, Коленька, кушай, – хлопотала
тетя Люба, стараясь смягчить неловкое молчание, повисшее в комнате.
Николай лениво жевал, исподлобья поглядывая на Ольгу.
Конечно, ему гораздо больше хотелось бы провести ночь не на раскладушке в
хозяйском кабинете, а в другой постели. И Николай мечтал: вот все уснут, и он
проберется к Ольге в комнату. Он думал только об этом весь долгий-предолгий
час, который она провела в ванной. Его не охладила отчужденность первой
встречи. Оля устала, явно не в себе… К тому же девушка и должна быть
недотрогой. За четыре года учебы, а потом и службы в Одессе (перевестись в Энск
удалось с трудом, только после начала войны) Николай соскучился по недотрогам.
Там, в Одессе, он имел дело совсем с другими девчонками!
Но что-то Ольга по-прежнему держится холодно. Может быть,
сердится, что он уехал, не сказав куда, что потом не писал? Все-таки в те
времена у них уже были отношения … Ну и что? Николаю всегда казалось, вернее,
он как бы чувствовал, что все произошло случайно, от той тоски, в которой тогда
пребывала Оля, не от любви. Это его обижало, делало отношения какими-то
нестоящими, временными. Поэтому он уехал, не прощаясь. Поэтому не писал. Что
толку писать? Он знал, что когда-нибудь вернется. Он хотел появиться, так
сказать, на щите, хотел, чтобы у Ольги сгладились воспоминания о том, прежнем
Кольке Монахине, который даже не растерялся, а просто-напросто потерялся, когда
лишился всего, что с таким трудом получил, чем так гордился, – лишился и
университета, и комсомола, и незапятнанного имени.
Какое счастье, что он тогда сам написал заявление об отчислении
с факультета! Какое счастье! Если бы он был изгнан, его никогда не приняли бы в
летную школу…
Теперь он стал другим человеком. Теперь он все начинает
заново. И заново же нужно строить личную жизнь, это понятно. Но как странно: ее
ни с кем строить не хочется – только с Ольгой, все с той же Ольгой Аксаковой.
Только она как-то странно себя ведет, честное слово! Какого
холоду на себя напустила! Тут что-то не то.
