– А я слышала, горчицу нужно пить, – не унималась Ольга.
– Аксакова, ты бы лучше пол подтерла, – зло сказала
Валентина.
– Да что ты, Валя, по-моему, все уже чисто, – миролюбиво
сказала Наталья Николаевна, и Валентина угрюмо умолкла.
– Горчицу нужно не пить, а есть, – улыбнулся Сергей
Сергеевич Ольге. – Намазывать на черный хлеб и… Вкуснотища, хотя для желудка не
полезно. Этак можно и язву спроворить, самую натуральную. Но если поставить на
затянувшуюся рану горчичник…
– Ой, – воскликнула Валентина, – я совершенно забыла. Мне же
этому, как его… в двадцатой палате…
И она захлопала дверцами шкафа с медикаментами.
– А случаев самострела сколько было на моей памяти! – Сергей
Сергеевич, ударившись в воспоминания, уже не хотел останавливаться. – В первые
месяцы войны это бывало очень часто. Помню, оказался в медсанбате один такой –
со сквозным пулевым ранением кисти левой руки. Края раны были темными, а затянувшаяся
окружность раны и молодая кожа около нее – синюшными. Я решил, что это рана
ожоговая. Но опытный начальник медсанбата такое уже видел и сказал: самострел!
Темные края раны – следы высокой температуры, ожог – результат выстрела с
близкого расстояния. А вот еще было…
– Сергей Сергеевич, там пришел этот… подполковник из НКВД, –
заглянул в процедурную один из врачей. – Просит его к товарищу майору
проводить. Можно?
– Я провожу его, – сказал Сергей Сергеевич, выходя.
Ольга вынесла из кабинета ведро, веник, совок, вылила воду в
туалет. Постояла в прохладной, пахнущей лизолом кабинке, задумчиво глядя в
стену.
Странные мысли лезли в голову. Ольга попыталась их прогнать,
но не удалось. Налила в ведро чистой воды, взяла тряпку, швабру и пошла на
третий этаж, к двадцатой палате.
Заглянула в дверь. Это была палата для выздоравливающих,
которые сами ходили в столовую и бодро сновали по лестницам. Начался обед, в
палате было пусто. Что и какую процедуру Валентине нужно было тут сделать? И
почему ей? Ведь есть палатная сестра!
– Ну и что ты тут высматриваешь? – раздался злобный Валькин
голос. – Или, вернее, кого?
– Тебя, – огрызнулась Ольга.
– Зачем? – насторожилась Валентина.
– Да просто так! Соскучилась!
Она не собиралась ничего объяснять. Надоело все время
опускать перед Валентиной глаза. Ее вдруг затрясло от злости.
Давно пора им поговорить!
– Девчоночки, привет! Уж вы мои раскрасивые! – раздался
веселый голос, и чья-то рука приобняла Ольгу за плечо. Она увидела Петра,
который замер между ними с Валентиной. Валентину он тоже обнимал.
Ольга смотрела на них обоих. Потом перевела взгляд на
забинтованную грудь и руку Петра. Ну, бинтов на ноге под штаниной не видно.
– Валя, а Сергей Сергеевич когда-нибудь смотрел Петра? –
спросила Ольга.
Валентина побледнела…
– Видимо, нет, – кивнула Ольга. – А то бы он сразу
догадался. Наши другие врачи не работали в тюрьмах, не знают всяких фокусов. А
Петр ведь в лагере был. Пусть по ложному обвинению, но был…
– В каком лагере? – насторожилась Валентина.
– Погоди, Валь. Тут надо разобраться. Ты к чему ведешь,
Оленька? – Петр чуть наклонил голову, всматриваясь в ее лицо. – При чем тут
какой-то лагерь?
– При том, что ты знаешь, что такое мастырка, – сухо
ответила Ольга.
– Что-о? – протянул было Петр, но Валентина взяла его за
руку и повернула к себе:
– Ты что, правда был в лагере?!
Глаза ее наполнились слезами.
– Да ты что, Валь! – прижал ее к себе Петр. – Я вообще не
пойму, о чем речь!
– Мне трудно судить, конечно… – заговорила Ольга виновато. –
Да я никого и не сужу… Могу себе представить, как там было страшно, в
Сталинграде. Я вон всего несколько раз под обстрел попадала и то чуть не умерла
от ужаса. Даже подумать страшно, чтобы снова это испытать. Я могу понять… Ну
ладно, если ты пошел на такой шаг, если сделал самострел…
– Что?! – возмущенным хором воскликнули Петр и Валентина, но
Ольга протестующе выставила ладонь:
– Что слышали! Валя, ты не видела ран Петра в Мазуровке, а я
видела. Странно, что никто из наших врачей это еще на пароходе не обнаружил,
еще до того, как нас потопили. Ну, наверное, им, как и мне, видеть такого не
приходилось. А когда сегодня Сергей Сергеевич начал про самострел рассказывать,
я так и обмерла. Ладно, Петр, не мне тебя судить. Ты это сделал, чтобы
дезертировать. И вот тебя вывезли в тыл и лечат… Но ты же понимаешь, что нельзя
всю жизнь в госпитале провести, не до бесконечности же Валентина будет тебе
горчичники ставить, чтобы вызвать воспаление и картину самострела скрыть!
Конечно, там все красно-желтое, с пузырями, обугленных краев раны не видно, но
я-то их помню!
– Погоди, что ты несешь?! – У Петра был очень озадаченный и
очень правдивый вид. – Что мне ставит Валентина?
– Горчичники на рану.
– Чушь какая, – легко сказал Петр. – У меня воспаление еще
на пароходе началось, по пути из Саратова. Там никакой Валентины не было.
– Значит, тебе что-то Варвара Савельевна дала, видимо, с
собой горчицы в какой-нибудь мешочек положила, – настаивала Ольга. – И ты сам…
Или какая-то из тех девчонок, которые вечно вокруг тебя вились и которых ты
очаровывал пачками… Варвара Савельевна к тебе как к сыну относилась, потому что
ты с ее мужем в лагере был. Она для тебя на все готова была!
– Ты что вообще городишь? – покачал головой Петр. – Какой
муж? Какие горчичники? Какой лагерь? Да я в жизни не был ни в каком лагере,
возьми мои документы, проверь!
– Документы проверить? – тихо спросила Ольга. – Какие? Те,
которые сгорели на нашем СТС «Александр Бородин», я проверить никак не смогу. А
те, которые тебе Казбегов выписывал, что толку проверять? Конечно, он писал то,
что ты сам говорил! Но Варвара Савельевна мне точно…
– Я не знаю, что там тебе наговорила Варвара Савельевна, дай
ей бог здоровья, конечно, – перебил Петр, – но вот Валя рассказала, ты про
какого-то дядю моего талдычила, якобы у меня в Энске дядя есть и я к нему в
гости хожу. Про него тебе тоже Варвара Савельевна сообщила?
– Да.
– Ну так вот – у меня нет здесь никакой родни. Ни-ка-кой! Ни
к какому дяде я не хожу!
