Старушки переглянулись. Баба Шура еле заметно покачала головой.
– Конечно, он запретил давать эти документы кому попало. Только в исключительном случае они должны попасть в чужие руки. Дай Бог, чтобы этот случай не наступил.
Старушки сидели как каменные.
– И нам во что бы то ни стало надо получить эти документы.
Ответом Турецкому было молчание.
– Я понимаю, вы их мне ни за что не отдадите. Но не забывайте, что ваш племянник работал на спецслужбы. Он и сейчас работает, никто его оттуда не увольнял. И поэтому он должен подчиняться своему начальству. Согласны?
Старушки переглянулись и разом кивнули.
– Ну вот… А сейчас мы все сядем в машину и поедем в Ясенево. В СВР, где работал ваш племянник. Там нас уже ждут.
И любуясь произведенным эффектом, Турецкий встал и галантно подал руку бабе Шуре…
Гордееву оставалось только удивляться тому, что за те несколько часов, что прошли с их последней встречи, Турецкий сумел договориться с директором Службы внешней разведки о встрече. Конечно, старушки были изумлены еще больше, когда Александр Борисович привел их в просторный кабинет, и сам директор СВР обрисовал им ситуацию… Короче говоря, еще через два часа папка с документами была в руках Турецкого. Баба Шура хранила ее в старом матрасе…
– Ну вот, Юра, говорил я тебе, – радовался Александр Борисович, – надо на авторитет жать…
Документы были действительно важными. Они полностью изобличали Мелентьева и Максима Разумовского.
– Теперь, думаю, и Коробкову ничего не страшно. С такими документами суд его точно оправдает.
Первым на допрос никогда не вызывают «подсадную утку», он идет третьим или четвертым.
Турецкий смотрел на людей, появлявшихся перед ним. Они давали на стандартные вопросы такие же стандартные ответы: «нет, не знаю, не видел, не слышал». Про себя «важняк» так и называл их: «первый», «второй», «третий» – по очереди.
Кроме него в кабинете находились еще старший контролер, начальник охраны и контролер, в чье дежурство произошло ЧП. В битком набитой комнате было трудно дышать. Сквозь забранное густой металлической сеткой окно с улицы не проникало ни молекулы кислорода. Вентилятор в углу разгонял горячий спертый воздух.
«Чем они дышат в камерах?» – невольно подумал «важняк».
– Все шлангами прикидываются! – прослушав третью или четвертую версию прошедшей ночи («нет, не знаю, не скажу»), в сердцах воскликнул начальник охраны.
– Кто из них подсадной? – спросил Турецкий.
– Туберкулезник, – ответили сразу несколько голосов, сливаясь в нестройный хор.
– А в красном спортивном костюме кто?
– Майор внутренних дел. Взятка в особо крупном размере.
– А тот, у которого руки дрожат? Седой?
– Директор мясокомбината. Зарезал жену.
Раздался чей-то сдавленный смешок и шутка: «На котлеты».
Турецкий строго обернулся на остряка. Дежурный контролер, в чью смену произошло покушение, смутился и втянул голову в плечи.
– А последний? Молодой?
– Контрабанда наркотиков.
– Почему в этой камере?
– Дипломат. Младший секретарь посольства.
– Цветник тут у нас. Высшая каста, – вздохнул начальник охраны. – Минералку никто допивать не будет? Тогда я допью.
Он вылил в стакан теплые остатки со дна двухлитровой бутылки и выпил, не утолив жажды.
– Хоть бы дождь пошел, – сказал начальник охраны.
– Я слышал сводку погоды, завтра обещают ливни с грозами по области, – заискивающе встрял дежурный контролер.
Его допросили самым первым, но, к сожалению, его ответы ничем не отличались от ответов сокамерников Коробкова. Контролер ничего не видел и не слышал до той минуты, когда, взглянув в «волчок», заметил Коробкова, лежащего в странной позе на своей койке.
Контролер, заподозрив неладное, вошел в камеру. Он увидел на шее Коробкова туго затянутую петлю из лески и поднял тревогу. Когда подоспели медики, Коробков уже не подавал признаков жизни.
Сейчас дежурный контролер, склонившись над столом, писал на имя начальника СИЗО объяснительную записку о ночном происшествии.
Орудие несостоявшегося убийства лежало на столе. Двухметровый кусок толстой импортной лески, сложенный пополам и завязанный скользящим узлом. Орудие пришлось реставрировать, когда Коробкова выпутывали из петли, леску разрезали.
Каждый по очереди, придерживаясь служебной субординации, подержал леску в руках и примерил на себя роль убийцы. Первым эту роль предоставили по старшинству «важняку» Турецкому.
Петля представляла из себя орудие если не идеальное, то приближающееся к таковому.
– Скорее всего, набросили, когда он спал.
– Как? Голова-то на подушке лежала. Как ты набросишь?
– А туберкулезник за что арестован? – спросил Турецкий.
– За грабеж.
– Дайте мне его дело.
Пока он читал, пригласили шестого сокамерника. Или седьмого? Турецкому показалось, что он сбился со счета.
– Отвечайте, Климов, не был ли ваш сосед по камере, Коробков, в плохих отношениях с кем-то из сокамерников? Может, он с кем-то поругался? – вел допрос начальник охраны.
– Ничего об этом не знаю.
– Вы не слышали, чтобы кто-то ему угрожал? Они ругались?
– Нет.
– Что вы слышали или видели этой ночью?
– Ничего. Я спал.
– Ну что вы ваньку валяете, Климов! А еще смотрящий по камере! У вас под боком душат человека, а вы ничего не слышите? – сыграл начальник в добряка-скептика.
Но Климов остался верен себе.
– Говорю вам, я спал и ничего не слышал и не видел.
Турецкий слушал этот бред одним ухом. Мысли его витали далеко. Когда Климова наконец отпустили, он спросил, закрывая дело:
– Ваш туберкулезник еще и трансвестит, оказывается?
– Да.
– Давно он в этой камере?
– С неделю.
– Как он стал наседкой? Сам предложил или ему предложили?
– Предложили.
– После этого его перевели из общей камеры в восьмую, да?
– Да.
– А зачем?
На этот вопрос начальник охраны вразумительного ответа не дал, а вильнул в сторону. Турецкий закурил.
– Вы тоже можете идти, – отпустил «важняк» начальника охраны. – У вас небось дел по горло.
