– Томми, я всегда говорил, что у тебя неважное произношение, – выдал вполголоса Черный. – Алло? – наконец ответил перепуганному (или взбешенному?) издателю.
– Ты что себе позволяешь?! Куда ты исчез? И когда, в конце концов, я увижу твою книгу?! – Томми решил выложить все вопросы махом.
– Ну не волнуйся. – Черный усмехнулся, представив себе физиономию Томми. – Все идет своим чередом. Ты вот что… Знаешь, давай я тебе сам позвоню, когда будет результат. Зачем понапрасну линию занимать и опять же деньги тратить…
Джексон простонал:
– А ты хоть примерно представляешь, сколько я уже потратил?
– Н-ну… – скорчил гримасу Черный. – Томми, все, договорились! Я позвоню. А ты пока расслабься там. Поезжай выпей чего-нибудь, с женщинами пообщайся… Что ты заладил: «работа», «книга»! Никуда она не денется. Все будет о'кей.
– Ты меня сведешь в могилу, – безысходно вздохнул Джексон. – Похороны за твой счет!
– Какие проблемы, старина?! – попытался пошутить Черный.
В трубке квакнуло, щелкнуло. Связь оборвалась.
Захотелось еще выпить, но сил отправляться в магазин не было уже никаких. Черный распотрошил заначку на антресолях, выпил, затем еще и еще… И еще.
Потом с полчаса сидел в молчании и ничего не делал. Даже не думал.
– Хренов янки! Нет, гринго, мать его! Что ты ему объяснишь? И ведь действительно, пожалуй, пора завязывать с писаниной. Иначе точно кто-то из моих героев обидится. Тогда, Билли, мне хана! – Язык уже плохо слушался пиарщика.
Билл, к которому обращался Черный, мирно спал, устроившись опять-таки в книжном шкафу – любил, подлец, всегда быть рядом с музами.
– А если хана мне, тогда и тебе хана. – Черный клевал носом. – А эт-того допустить нельзя! – Пауза, конец которой ознаменовался коротким всхрапыванием. – Н-ни в коем случае нельзя… Д-допустить, в смысле…
Турецкий. 12 сентября, 13.10
В Центральной клинической больнице ждали хорошие новости.
– Чеботарев пришел в сознание, – сразу сказал лечащий врач, не дожидаясь вопроса Турецкого, – сорок минут назад. Уже и президент звонил, справлялся, как он себя чувствует.
– Ну и как Степан Степаныч себя чувствует? – оживился Турецкий. – Заговорил?
– Спросил, что же, собственно, произошло, как он попал к нам и как долго был без сознания.
– Вот черт! Он хоть что-нибудь помнит про взрыв и вообще что происходило девятого и десятого числа?
– Нет, но я полагаю, вспомнит. Может, завтра, может, послезавтра.
– А может, сегодня?
– Вы желаете с ним говорить прямо сейчас? – слегка нахмурился врач. – Непременно? – Впрочем, нахмурился он, кажется, только чтобы сдержать улыбку.
– Да! – У Турецкого руки зачесались, захотелось во что бы то ни стало использовать неожиданно представившуюся возможность. – Это важно чрезвычайно! – Для большей убедительности он подался вперед, приблизился вплотную к лицу доктора и добавил, понизив голос, глядя прямо в глаза: – Будут. Еще. Жертвы. Медлить недопустимо!
– Смерти подобно. – Врач снова усмехнулся, но глаз не отвел. – Да я лично не возражаю.
– Подождите, – спохватился Турецкий, – а что с секретаршей Чеботарева?
– Цветовой? Из реанимации ее перевели в обычную палату, но у нее сложный перелом челюсти и, кроме того, частичная амнезия, вызванная шоком.
Над чем смеялся лечащий врач Чеботарева и почему он так легко разрешил свидание, даже не предупредив, что больного нельзя переутомлять, Турецкий понял буквально через минуту: подступы к отделению интенсивной терапии были блокированы многочисленной охраной. Сущий бред, если учесть, что территория ЦКБ охраняется не хуже чем Кремль. Удостоверение сотрудника Генпрокуратуры не возымело никакого действия.
– Нельзя! – грубо заявил ему совсем молодой парень, даже не обратившись за указаниями по инстанции. – У меня прямое распоряжение президента. Никого!
Какого именно президента, выяснить не удалось.
Настаивать Турецкий не стал в виду явной бесполезности. У палаты Цветовой караул отсутствовал – и так слишком много чести для секретарши (хоть и чеботаревской): лечат в ЦКБ, еще и денег небось не возьмут.
«Важняк» осторожно постучал и, не получив ответа, приоткрыл дверь. Пациентка не спала, смотрела на него большими перепуганными глазами, надо признать очень большими зелеными с длиннющими пушистыми ресницами. И вообще, даже уродливые шины в пол-лица не могли скрыть, что женщина удивительно красива.
Турецкий присел на стул у кровати:
– Выздоравливаем?
Она попыталась незаметно дотянуться до кнопки вызова врача и, увидев, что визитер все-таки заметил ее движение, еще сильнее испугалась.
– Не волнуйтесь, – как можно мягче сказал Турецкий, – я из Генпрокуратуры, просто зашел узнать, как вы себя чувствуете. Если не хотите говорить сейчас, я зайду в другой раз.
Цветова, кажется, успокоилась и закрыла глаза. Турецкий воспринял это как согласие пообщаться.
– Вы помните, что случилось утром десятого?
Из– под пушистых ресниц выкатилась слеза, потом вторая, третья, дальше слезы хлынули бурным потоком. Поговорили, называется. Чувствуя себя последним садистом, Турецкий поспешил удалиться.
В кармане ожил телефон. Это был Грязнов:
– Саня, ты просил вычислить официанта, который нас вечером обслуживал, что рюмку твою разбил, помнишь?
– Еще бы! – с чувством сказал Турецкий. – Но только это и помню.
– Короче, нет там такого официанта.
– Как – нет?!
– А вот так. Он на подмене работал. Три дня по объявлению.
– А как же фамилия, паспортные данные? Его же должны были как-то зафиксировать, черт побери?!
– Все липа. Пичугин чисто работает. Я, конечно, составлю фоторобот, но дело дохлое, и, даже если предположить, что поймаю парня, предъявить ему будет нечего. Мои соболезнования.
Из ЦКБ он отправился к экспертам-криминалистам. Несмотря на отсутствие высочайших повелений, экспертизу сделали быстро, чтобы не сказать стремительно – сработала магия имени: сам Чеботарев – это вам не хухры-мухры.
– В первую очередь меня интересует заряд, – сказал Турецкий. – Я должен знать определенно: его хотели убить наверняка, и тогда ему просто неслыханно повезло? Или его хотели только испугать, не причинив особого вреда, а ему, наоборот, – крупно не повезло? Или работал все-таки непрофессионал: заряд был промежуточной мощности и результат зависел от случая?
– Работал профессионал, – не задумываясь, ответил Лагутенко, – как я вам сразу сказал. Во-первых, взрыватель ртутный, ювелирная работа, взвелся при открытии портсигара и тут же сработал: очень высокая чувствительность. Технически гораздо проще сделать взрыватель, который взведется при установке и сработает от сотрясения, но это менее надежно: открывал портсигар наверняка только Чеботарев, а, например, передвинуть мог кто-то другой. Дальше…
