Подумал Гордеев и сам себе ответил: «А никак. Пошлет меня подальше со всеми моими „запросами“ или натравит своих бандитов, чтоб они и мне сделали что-нибудь подобное…» Безрадостная перспектива.
— Юрий Петрович, а с вами хотел обязательно встретиться Лева Рогов, какое-то личное еще дело у него к вам. Вы не против?
— Какой может быть разговор! Конечно.
— Хорошо, спасибо, я передам ему.
Гордеев договорился с Кураевым о встрече во второй половине дня — первую он намеревался провести в областном суде — и, огорченный случившимся, повесил трубку.
Он стоял у телефонной будки и бездумно смотрел на поздние проезжающие мимо гостиницы автомобили.
Из какого из них раздался выстрел, он так и не понял. Услышал громкий хлопок и одновременно треск стекла за своей спиной. Резко обернулся и увидел пробитое в стекле навесной будки пулевое отверстие и расползшиеся от него трещины.
Он запоздало и чисто уже машинально присел, так же резко развернулся в сторону проезжей части и… ничего не увидел. Обычные машины. Откуда, из которой из них стреляли, непонятно. Десятка полтора разномастных автомобилей были припаркованы напротив, у обочины тротуара. Те, что ехали мимо, уже скрылись за поворотом улицы.
И опять-таки запоздало подумал о том, что если бы хотели убить, то не промахнулись бы. Это ему, вероятнее всего, напоминали, что его «время пошло». Ну что ж, остается просто констатировать сам факт, а звонить в милицию, вызывать ее сюда, требовать составления протокола освидетельствования места происшествия — это было делом в высшей степени бессмысленным. Наверняка это понимали и те, кто стрелял. Что не станет адвокат поднимать шум, но, как говорится, на ум себе возьмет. Просто как факт.
Юрий постоял еще, посмотрел на дырку в стекле, хмыкнул и пошел в гостиницу.
С жалобой он явился к председателю областного суда Нинель Яковлевне Константиновой. Пожилая судья приняла его без промедления и, бегло ознакомившись с принесенной жалобой, которая, как показалось Юрию, была уже ей досконально известна, заявила, что дальнейший порядок он должен знать. А дело будет рассмотрено коллегией по уголовным делам облсуда под председательством ее заместителя Савенко в течение одного месяца со дня поступления жалобы в суд кассационной инстанции.
Словно бы между прочим, Нинель Яковлевна заявила также, что в ближайшее время она уходит в отпуск, причем сказала об этом факте с откровенным облегчением, будто указывала на то, что возиться с этим скандальным делом не имеет ни малейшего желания. Так, во всяком случае, понял ее Юрий и насмешливо кивнул в ответ на «откровения» судьи.
На этом разговор, собственно, и закончился. Как и дальнейшее знакомство, полагал Юрий Петрович. Но об избиении свидетеля Соловьева, а также о неудачном якобы покушении на свою жизнь вчера поздним вечером он все же сказал судье.
Та многозначительно поиграла густыми, почти мужскими, бровями, пожала неопределенно плечами и ответила, что если нет по этим случаям уголовных дел, то, вероятно, и говорить не о чем. В общем, она была по-своему права — та еще «законница»! И все случившееся, в связи с ее дальнейшими планами, судью совершенно не интересовало, Юрий так и понял.
Эта судья оставила у него совершенно неблагоприятное впечатление. Этакая властная, старая дама, которая считает себя здесь, видимо, царицей законности. А на самом деле — очередная пешка в раскладе того же губернатора и его свиты. Короткие фразы она бросала безапелляционным тоном, цитируя Гордееву наизусть, словно несмышленому студенту юридического факультета, статьи Уголовно-процессуального кодекса.
Но Гордеева теперь интересовал совсем другой вопрос: что это за зверь такой — Савенко? Однако у него теперь появилось время. И он собирался его потратить по-прежнему на собственное расследование, для которого ему был просто необходим опальный следователь Зотов и что, в свою очередь, не должно было — при хорошей организации — отнять у него много времени. А кроме того, он хотел еще успеть съездить в Москву, где у него остались незавершенными несколько незначительных дел. Да и потом, он собирался еще отвлечь внимание здесь, в городе, от своей персоны, перестать мелькать на глазах у местных властей, да и просто немного отдохнуть перед процессом от этого провинциального бардака с его вечными бандитскими разборками.
Мы всегда так — хотим добра, желаем, чтобы трясина, окружающая нас, успокоилась, а вот что из этого желания получается, этого предсказать не может ни одна даже самая опытная гадалка.
4
— Кажется, вы закончили уже свою работу? — спросил Самохвалов, встретив Гордеева в коридоре районного суда.
— Почему вы так решили? — охотно остановился и спросил Юрий, чтобы узнать, насколько быстро в городе распространяются новости.
— Так вы же подали жалобу. Значит?..
— И что это значит, по-вашему, Иван Данилович?
— То и значит, что кабинет освободился и может быть использован по прямому назначению.
— Ах это? Да, конечно. Вот только заберу, с вашего разрешения, свои документы и передам вам ключи от сейфа, не возражаете?
— Не возражаю. А что, Юрий Петрович, вы таки решились?
— На что, на жалобу? Так это же моя работа. Мне за нее деньги платят. Вам — за одно, мне — за другое. Разве непонятно?
— Нет, но… у вас, насколько я догадываюсь, особое положение. — Этот медведь стал подыскивать нужные слова, словно боялся проговориться по ошибке. — Ну вы предупреждения разного рода получали, не так ли?
— Да, не далее как вчера вечером. Но те промахнулись. Или специально попугать хотели, не знаю. Но разве к этому можно относиться серьезно? Вот вы бы на моем месте как поступили?
— Ну, во-первых, я никогда не займу вашего места. — Судья насмешливо ухмыльнулся. — А во-вторых… Возможно, я бы и послушался постороннего дельного совета. Но это же — я.
— Вот именно, вы. А что, у вас тут все привыкли «ломить шапку»?
— Называют, между прочим, по-разному. Но это не из моего словаря.
— Естественно, вы же судья! Можете дать слово, можете взять его обратно. Удобно и просто. Нам, адвокатам, куда сложнее. У нас всякая работа от собственной репутации зависит.
— А судьям, по-вашему, разве не нужна репутация?
— Зачем им эта обуза? Они же в собственном соку варятся. В своей среде, где сами все и решают. В миру это называется коррупцией. И везде она наказуема. Или, вернее, везде может быть наказана, кроме как в судебных кругах. Вы же — каста неприкасаемых. Поверьте, Иван Данилович, я знаю, что говорю.
— Экие вы, господа адвокаты… Так вам, повторяю, не страшно? Может, все-таки откажетесь от своего упрямства? Я ведь вам искренне советую, чувствуя чисто личное к вам расположение. На кой черт вам эта ненужная состязательность, когда можно всегда договориться миром?
— Вы о чем?
— Да о компенсациях.
