— Десять штук тут, — ответил Журавлев.
— Не густо. За Роберта так целых пятьдесят отвалили. Или там трудный вариант был? Или не на одного Самохвалова рассчитывали?
Мокшанцев с Журавлевым стремительно переглянулись и оба нахмурились. О том, что москвичу известен этот факт, они не знали.
— Я советую вам все же подумать, — мягко сказал адвокат. И добавил вошедшему без стука официанту: — В чем дело? Где горячее?
— Я чувствую, мы до него не дойдем, — сказал Гордеев. — Потому что ваше предложение меня не устраивает. Речь не о сумме взятки, а о самой постановке вопроса. Скажу вам откровенно, господа, я уже почти ознакомился с делом и сделал вывод, что суд отнесся халатно к своему долгу. Многие важнейшие показания и акты экспертиз не были приняты во внимание. Вы, как опытный человек и адвокат, Герман Давидович, прекрасно понимаете, что объективное судебное разбирательство поставит все на свое место и преступник понесет-таки заслуженное наказание. Условное, что ему присудили, мы в расчет не берем. Да вот опять же и о компенсации у вас уже зашла речь. — Гордеев рукой показал на Журавлева. — Вы, вижу, и сами понимаете, что без такого решения не обойдется тоже. И вообще, скажу со всей прямотой, у меня много претензий к данному судопроизводству. О чем я и собираюсь высказаться со всей ответственностью. Как и добиваться изменения меры наказания по отношению к господину Васильчикову. Кстати, вот вам еще один любопытный показатель: сдали ведь его ваши местные депутаты. А о чем это говорит? В первую очередь о том, что не все согласны покорно молчать, как бы вы ни старались этого добиться.
— Вы ставите себя своим заявлением, Юрий Петрович, в весьма затруднительное положение, — огорченно сказал Мокшанцев. — Мы здесь пытались, как говорится, навести мосты… наладить взаимопонимание. Но вижу — напрасно. Этим вы, повторяю, ввергаете себя в такую ситуацию, в которой можете не получить вообще никакой помощи как адвокат. Да и просто как человек, чужой в нашем городе.
— А вот угрожать не надо, — улыбнулся Юрий. — Это недостойно человека, называющего себя адвокатом.
— Так все ваши свидетели попросту откажутся от собственных показаний, вы понимаете? Это в наших силах…
— Нет, не понимаю. Потому что не верю, будто кучка взяточников и подлецов может поставить раком целую губернию. Извините за невольную грубость. Не понимаю и не верю. Ибо не в ваших это силах — заставить целый город замолчать и тихо сопеть в свои тряпочки. А люди, я в этом уверен, еще скажут вам свое слово, за ними не задержится, я очень на это надеюсь, господа.
Юрий резко положил вилку в свою пустую тарелку и встал.
— Благодарю за дружеский, — он иронически хмыкнул, — ужин. — И добавил уже в сторону, не глядя на хозяев: — Вот же… Пригласили, понимаешь, уговаривали, а даже толком пожрать не дали… И уверяют, что воспитанные люди…
Он открыл дверь, вежливо пропустил официанта, который нес на огромной, пышущей жаровне сковороду с большими кусками шкварчащей рыбы, и вышел, аккуратно притворив дверь за собой.
У себя в номере, с улыбкой выслушав свою последнюю реплику на диктофоне, он вытащил из него кассету и спрятал ее в потайной карманчик сумки. На будущее, на всякий случай. Эти мужики были не слишком осторожны, и такая запись могла пригодиться в качестве веского аргумента против них. Особенно в том моменте, где шла торговля насчет гонорара.
3
Последствия неудавшейся «вечеринки» сказались очень скоро.
По утрам Юрий продолжал изучать дело. Надо было торопиться. Во второй половине дня он встречался с родителями и друзьями убитого и затем, уже в гостинице, составлял кассационную жалобу в областной суд со стороны потерпевшего. Этим потерпевшим был признан Борис Анатольевич Кураев, и Гордеев являлся теперь его представителем.
Успокоился немного он и по поводу Людмилы. С ней, как и обещал Журавлев, все было в порядке. Относительно, правда. Внешний вид портило опухшее лицо, темные круги под глазами и ссадины на кистях рук. Телесного цвета пластыри были наклеены на лбу и скулах, скрывая ссадины и, возможно, порезы, но оставляя незакрытыми синяки. Сама она так «приложилась» или ее специально «приложили», Гордеев не уточнял, видя ее отчужденность. Она выходила на работу в несвойственном ей закрытом платье и, когда он проходил мимо, не обращала на него внимания. Даже не кивала ему в ответ на его приветствия, а уж о радостной улыбке не было вообще никакой речи. Словом, как говорится, «между нами все кончено».
Гордеев не находил удобной возможности даже поинтересоваться, как она себя чувствует: слишком много всегда было в секретариате посторонних. И проявлять открытое сочувствие — означало бы тоже выдать как-то свои отношения. На его вопросительные взгляды девушка не реагировала и сама не проявляла желания поговорить. С одной стороны, это, может быть, и неплохо — она больше не должна была подвергаться опасностям, которые ей грозили бы за общение с адвокатом. Но с другой — получалось с его стороны не по-человечески, ведь он же знал, как она «упала», так мог хотя бы посочувствовать.
Юрий ощущал вокруг себя какую-то напряженную атмосферу, которая, казалось, все больше сгущалась. В принципе это дело было тоже не впервые, привык уже, что местные власти, особенно в таких вот городах, очень недоброжелательно относятся к приезжим из столицы, способным, по их убеждению, нарушать в их вотчинах законы, установленные местными чиновниками. Как же! Ну и черт с ними, в конце концов. Но моментами, видя такое к себе отношение и со стороны Людмилы, он вдруг ощущал нечто вроде легкого раздражения — мол, получила от своих приятелей по шее, и правильно, значит, за дело. И окончательно перестал обращать на девушку внимание.
Но ведь верно подмечено: чем меньше женщину мы… того, тем ей обидней. И на второй или третий день — Гордеев уже не считал дни, поскольку еще имел небольшой тогда запас, — она бочком, как-то даже немного испуганно, зашла в его кабинет.
Синяки на лице, заметил он, полностью перешли в желтые разводы, которые под кремом, имитирующим хороший курортный загар, были почти незаметны. Отечность, правда, осталась.
Подойдя к его столу, Людмила сильно дрожащей рукой вынула из его пальцев карандаш и написала на чистом листке:
«У тебя найдется для меня сегодня время?»
«Во сколько?» — написал он.
Она изобразила цифру 10, и он кивнул и написал:
«Я подъеду, как в прошлый раз, а ты пройди мимо, я догоню».
Она тоже кивнула и сильно, почти судорожно сжала ему локоть. Так и не произнеся ни слова, Людмила через минуту вышла.
До десяти была еще уйма времени, и Гордеев, хмыкнув по поводу этой их конспирации, продолжил свою работу.
Ровно в десять вечера он был на месте. Машина стояла за углом дома, и тот, кто, возможно, следил за подъездом, в котором проживала Людмила, видеть серый «форд» Гордеева определенно не мог. Сам за собой он слежки не углядел, но тем не менее сделал несколько замысловатых кругов по городу, прежде чем приехал на Тихвинскую улицу. Если кто-то бы и наблюдал, то наверняка отстал — Гордеев был уверен, что настоящие профессионалы, которые умели бы не упускать объект наблюдения, вряд ли в этом городе сыщутся. А любителю-братку такие фокусы не под силу.
