— Поднимите его, — сказал генерал.
Сзади к Валерию подошли те самые сантехники и рывком за обе руки подняли и посадили на стул. Свет от лампы перестал бить в лицо, и появилась возможность оглядеться.
Нет, это была не «ментовка», не камера для допросов. Он находился в квартире, видимо, все той же, куда явился за телкой. А где хоть она, посмотреть бы? Странное желание, подумал, зачем теперь-то? Вспомнил сказанное про трупы, которые уже навесили на него.
— Нет, погоди, начальник, я не знаю, про какие трупы ты тут гонишь. Покажи хоть одного, кого я замочил?
— Ты-то, может, сам и не мочил, да Вампир тебя уже с потрохами сдал. И школьного дружка твоего, Тольку Гвоздева, на тебя повесил, и водителя в институте Склифосовского, и даже балерину, вот так, Коркин!
— Не, не будет у нас базара, начальник. Пусть он сам мне скажет в глаза. «Фуфло», начальник, а ты меня хочешь за пятачок? За понюшку?
— Почему? «Макаров» твой? — Он кивнул на пистолет, лежащий в целлофановом пакете. — Отпечатки пальцев на нем твои. На обоих ножах, вынутых из трупов, тоже, Коркин. Кому будешь доказывать? Впрочем... А давай-ка я тебя проверю. — Генерал вынул из кармана лист бумаги, разгладил его на столе и сказал: — Вот три адреса. Покажи пальцем, по какому мы полчаса назад Вампира взяли? Угадаешь — поверю, что, может, и не ты Диму Горлова в реанимации своим десантным штык-ножом зарезал. Хотя именно тебя видели, когда вы с Максом шли в палату, медицинские сестры и уборщица и с ходу опознали по фотографии из твоего прошлого уголовного дела, которую мы им в тот же день предъявили. И лысого Вампира они опознали тоже — он ведь депутатом был, лицо известное. Тут стригись не стригись, роли уже особой не играет. Это он так думает. А вот его мамаша, Галина Михайловна, по нашей просьбе прислала нам фотографию лысого своего сынка из Германии. И экспертиза немедленно подтвердила ее подлинность. Видишь, обложили мы вас со всех сторон. Ну так что, рискнешь? Или боишься? Ты ж десантником был, Коркин. Нет, обгадился уже, все вы, бандиты, — засранцы и трусы. А что Вампир? Что он, действительно кровь пьет? Да нет, просто психически ненормальный человек, сильно больной, помешанный на своем величии, как Гитлер или Наполеон, как всякий сумасшедший. Только он еще и опасен тем, что действия у него всегда непредсказуемы — запросто и убить может, зная наперед, что наш закон к психам проявляет особое милосердие. Их бы топить, как поганых сук, а мы их лечим, чтоб они потом снова выходили на волю и людей убивали. Так что с него и взять особо нечего. Его суд на принудительное лечение определит. А вот вам, братва, гораздо хуже будет, вам, как говорится, теперь век свободы не видать. Потому что не доживете, сгниете по камерам-одиночкам.
Коркин слушал, а сам косил глазом на лист бумаги с написанными адресами. Наконец не выдержал, ткнул пальцем в одну из строчек:
— Вот, — и опустил голову, словно совершил непомерный труд.
Виктор Петрович Г оголев метнул свой взгляд на указанную Коркиным строчку, так же мельком взглянул на стоявшего в дверях оперативника и устало вздохнул.
— А вот опять ты соврал, Коркин,— сказал печально. — Не было его по этому адресу. И никого там вообще не было. Пусто. А взяли мы Вампира знаешь где? Я нарочно не написал здесь, думал дать тебе хоть малый шанс. А ты им не воспользовался. Ну вот и пойдешь ты у нас паровозиком, Валерий Иваныч. Й как только мы твоим дружкам-приятелям про то намекнем, знаешь, сколько они сразу на тебя понавесят? О-го-го! А если добавим твоим сокамерникам, что взяли мы тебя здесь прямо на женщине, которую ты насиловал, прежде чем зарезать, так вообще отпидорасят так, что ты до последнего часа будешь свой кошмар в страшном сне видеть.
— Сукой буду, начальник! — Коркин попытался вскочить, но сильная рука сзади резко прижала его к стулу.
— Сидеть!
— Слушай, начальник, я ж был у него там! Ну хоть бабу эту его спроси, она мне сама и укол сделала! Был я там, был! Может, потом соскочил?.. Да нет, не мог. Туфту ты гонишь, чтоб совсем меня запутать... Я ж звонил ему, когда сюда поднимался, еще с лестницы. И она трубку взяла. И говорила нормально. И он тоже. А может?..
— Чего может-то? — равнодушно зевая, спросил генерал. — Все, что могло, уже было. Вставай, поедем в нашу контору, там тоже тебя ждут с нетерпением. Столько ж дел сразу закроем, предстазляешь?
— А я без адвоката слова не скажу.
— А тебя никто и спрашивать ни о чем не будет. Тебе, голубь, будут только рассказывать. И статьи обвинения зачитывать. Надолго хватит. Навсегда. Поднимайся. Заодно и очную ставку тебе с Вампиром устроим, послушаем, что он про тебя новенького расскажет, как окончательно топить станет. Интересно же! Кстати, этих ребятишек из Милана — так? — он тоже на тебя повесил. Так что ты теперь еще и заказчик у нас. Исполнителей-то до едреной фени, а вот с заказчиками у нас туго. Так что и здесь повезло... Я думаю, что он еще и Германию— там ведь тоже три трупа пока бесхозных — на тебя повесит. Вон сколько набирается, Валерий Иваныч! С большим почетом мы тебя будем в Москву этапировать. Ну а ты — человек бывалый, тюремные порядки и сам знаешь, чего объяснять? Поехали... Помогите ему, а то, гляжу, ноги уже не держат, столько на шее повисло...
Виктор Петрович Гоголев произносил свой долгий монолог, словно плохой актер на сцене, не умеющий слушать партнера. Или птица-глухарь, который вообще слышит лишь собственное токованье. А еще он сознательно преувеличивал свои знания, выдавая предположения за готовую истину. И в этом был его козырь. Он же понимал, что не может милицейский генерал, допрашивая взятого практически с поличным преступника, вдаваться в какие-то нюансы его настроения. И все так называемые ловушки его должны казаться хитроумными лишь ему самому, иначе тот же преступник легко раскусит, что из него попросту вытягивают нужную ментам информацию, начнет врать и все запутывать. А когда те же ловушки для изощренного и напряженного в своем внимании преступника будут легко им разгаданы, он поймет, что имеет дело с дураком, чинушей, которому легко соврать, лишь бы выглядеть при этом убедительным самому. Вот и выбрал себе Виктор Петрович такую тактику: все якобы знать и ничему не верить. И знания свои открывать спокойно и уверенно, чтобы преступник почувствовал всем нутром, что это лишь малая часть того, что о нем известно. А также вешать на него совершенно уже абсурдные вещи, которые будут также выглядеть весьма убедительно в глазах тех, кто станет его позже судить. За свои подлинные «грехи» иной готов ответить, но он не выдержит, когда на него начнут вешать то, что сделали другие, и он-то отлично знает об этом. И тогда тупая уверенность мента в своей правоте лишний раз подтвердит преступнику, что он действительно попал под тяжелый каток, который его расплющит без всякого сожаления, а вот истинные убийцы отделаются той же психушкой, выход из которой найдется всегда. Это только уверяют, что там все у них очень строго. Находят способы, да и большие деньги, положенные вовремя и в нужный карман, говорят, тоже помогают, чтобы даже специальная медицинская комиссия однажды «не заметила» очевидного.
