— Когда это? С кем это? — быстро сказал Колыва-нов.
Турецкий переменил тон:
— В день смерти Белова! Со следователем Смаги-ным! Вы так и сказали — слово в слово — зафиксировано в протоколе.
— Ну если в протоколе… Может, говорил.
— Не может, а точно, — настаивал Турецкий. — Следователь — не журналист бульварной прессы, он не сочиняет, а выясняет и фиксирует правду. Кроме того, протокол вами подписан.
Колыванов процедил:
— Мало ли что, всего не вспомнишь.
Турецкий знал, что нужно продолжать давить. Тяжело играть хорошего и плохого полицейских разом, но ничего не попишешь, надо.
— Колыванов, вы думаете, я из Москвы сюда ехал, чтобы слушать, как вы врете?
— Из Москвы, — презрительно сказал Колыва-нов. — А что Москва-то? Москва бьет с носка. Москва слезам не верит. Москва не всем красна. Москва… — Тут запас пословиц, видимо, иссяк, потому что слесарь глубокомысленно замолчал.
Турецкий, в свою очередь, терпеливо дожидался этой паузы и снова заговорил мягко:
— Давайте договоримся так. Я не буду вам угрожать. А вы станете отвечать на мои вопросы — полностью, не ограничиваясь недомолвками и междометиями.
— А если не договоримся?
— Тогда я таки стану вам угрожать. — Турецкий ослепительно улыбнулся.
— Чем же это, интересно?
— Сокрытие от следствия важных улик преследуется по закону. Заведу дело. Арестую. Посажу в следственный изолятор.
К удивлению Турецкого, которое он пытался всячески скрыть, Колыванов кивал каждому слову.
— Вот-вот.
— Что — вот-вот?!
— В изолятор. Тех, кто через вас, через Генпрокуратуру, проходят, в Матросскую Тишину отправляют, а там — я передачу про олигарха видел — в камерах ковролин, телевизор…
— Стриптиз по выходным, — дополнил список Турецкий. — Я вас разочарую, Колыванов. Специальную статистику не вел, но приблизительно помню, что две трети моих подследственных отбывают предвариловку в Лефортове. Да и в Бутырках, кстати, тоже некоторые сидят.
— Правда?
— Да. А что, это для вас аргумент? Колыванов засмеялся:
— Да ладно, это я так, балагурю. Спрашивайте, чего уж…
— Что вы имели в виду, когда говорили о фантазиях вашего соседа?
Колыванов горестно покивал, демонстрируя свою законопослушность, как бы ни тяжела была эта ноша. Но вдруг сказал:
— А другой вопрос нельзя?
Турецкий поймал себя на том, что уже едва сдерживается. Но все же молчал, ждал, знал, что теперь давить не нужно — Колыванов скажет. И он действительно сказал:
— Тут дело в том… Он смастерил одну штуку. Колыванов уже не играл, Турецкий видел это наверняка.
— Смастерил?
— Не, изобрел.
— Значит, изобрел. — Турецкий почувствовал, что удача близка. Сейчас что-то прояснится, сейчас наружу выплывет то, до чего Смагин добраться не смог. А тогда можно будет искать злоумышленника… Понять мотив преступления немудрено. Белов изобрел какую-то гениальную вещь, ее хотели отнять, не нашли, Белова грохнули, а изобретение он успел передать соседу. Только вот что это? Лекарство от рака? От СПИДа? Вечный двигатель? Что-нибудь попроще? Что-нибудь такое, на чем можно крупно заработать?
— Ну да, придумал. Объяснил мне, что и как. Чертежик сделал… Что это вы так глядите? — вдруг сказал Колыванов. — А смастерил уже я. Так что мы, выходит, эти… соавторы, так? По закону?
— Не знаю. Рассказывайте дальше.
— Как это не знаете? — разволновался Колыва-нов. — Вы закон должны знать! У меня на нее столько же прав, сколько у него. Даже побольше, может. Потому что… Потому что…
— Что — потому что?
— Потому что он мне ее уступил, вот почему!
— Уступил? — Турецкий немного растерялся. — Как — уступил? И почему?
— Ну да! Подарил! Сказал: владей, Колываныч, и наслаждайся! Пусть она облегчит тебе жизнь. Или как-то так сказал. Словом, моя она, и точка.
— Да кто — она?
— Обещайте, что никому! — Колыванов приложил палец к губам.
Турецкий кивнул.
— Ладно, была не была, покажу, доверяю вам почему-то. Зинка, неси ее сюда…
Жена Колыванова, Зина, заглянула на кухню, поочередно посмотрела на мужа и на гостя.
— Ну неси, кому говорю!
Судя по тому, что никаких вопросов она не задавала, женщина подслушивала разговор. Она вышла в другую комнату и через минуту вернулась, бережно держа в руках предмет, похожий на ракетку для большого тенниса, только меньше в размерах. И еще струны были металлическими.
— Что это?
Колыванов предоставил право ответа жене.
— Мухобойка, — с гордостью сказала хозяйка.
— Электромагнитная, — уточнил хозяин. Турецкий подавленно молчал. Вот вам и гениальное изобретение…
— Не догадались, — заметила Зина. — Я так и думала. Я даже сама с собой поспорила: догадаетесь или нет?
— Когда это ты успела? — ревниво поинтересовался Колыванов. — Подслушивала?
— Как же она работает? — растерянно спросил Турецкий, все еще не приходя в себя.
— Тут вот, на рукоятке, кнопка, — показал Колы-ванов. — Какой-то импульс включается, Феликсович объяснял, да я не помню. Возьмите в руку. Ну возьмите же! Сейчас какая-нибудь муха залетит, и вы махнете издалека, будто по мячику…
— Да ну вас, — буркнул Турецкий.
— Вы не поверите! Достаточно просто нажать кнопку… Бац, и все! Нету мухи!
— Растворяется в воздухе, что ли?
— Нет, это я в том смысле, что она сразу ласты склеивает.
— Муха? Ласты?
— Ну да… И не только! Комары, мошкара, осы! Любая дрянь летающая — с копыт долой. Сила? У нас тут комары знаете какие? Звери! Дракулы!
Хозяева явно ждали поощрения.
— Сила, — вяло кивнул Турецкий. — А в теннис ею можно играть?
— Да ну вас! Это не для баловства. В теннис… Скажете тоже!
Хозяйка проворно убрала чудесное изобретение подальше.
Турецкий выпил пива. Это было полное фиаско. Ученый на досуге изобрел бытовой прибор, который подарил своему соседу. И все. Никакого криминала за этим последовать не могло. За такое чудесное изобретение не убивают. Да, наверно, оно остроумное, может, даже по-своему гениальное, кто знает, как там это все придумано… Но за такое — не убивают… Нет, неверно, просто дело в другом. А убивают и не за такое. Убивают за ерунду. Ни за что. Убивают за косой взгляд и неправильное слово. Убивают даже тех, кто ничего не говорил, но не понравился лицом или цветом волос. Дело в другом… Белова прессинговали. От него хотели явно не теннисную ракетку для мух и комаров.
