— Саша, ты что? — испугалась Ирина.
— Задумался, прости. Это я об одном ученом. Что у нас на ужин?
— Ты сперва отправься на работу, пообедай где-нибудь, вернись домой, помой руки и тогда задавай такие вопросы.
— Если я отправлюсь на работу, — грустно сказал Турецкий, — к ужину я могу и не вернуться.
Тем не менее встал и пошел собираться.
Глава девятая
Турецкий поселился в гостинице, которая носила гордое название «Центральная», хотя других в городе больше не было. В номере была вторая кровать, на случай, если Смагин, который мотался между Москвой и провинцией, останется на ночь.
Турецкий принял душ с дороги и пошел к Колыва-нову.
Слесарь Колыванов оказался долговязым худым мужиком с делано простоватой физиономией. Он встретил Турецкого в вылинявших шортах и пригласил на кухню.
Александр Борисович вынул из портфеля несколько бутылок «Сибирской короны» и не промахнулся. Колыванов кивнул с благодарностью. На столе тут же появилась вяленая рыба.
— Не признаю я эту нынешнюю моду, — пояснил хозяин, лихо сдергивая пробку с бутылки голой рукой. — Орешки, чипсы… Вот рыбка — это да!
Турецкий подивился такой богатырской силе, по внешним признакам Колыванову вроде бы несвойственной. Но тут же сообразил: когда Колыванов открыл вторую бутылку, пробку он поддевал обручальным кольцом.
Еще по телефону Турецкий предупредил Колыва-нова, что предстоит уточнить несколько моментов, а так особых вопросов к нему нет. Это было неправдой. Вопросы были, но к ним предстояло подобраться.
— Какой он вообще был, сосед ваш?
— Феликсович-то? — с удовольствием откликнулся Колыванов. — Иногда смурной, а иногда наоборот, взвинченный, — ответил слесарь, не задумываясь, и сделал хороший глоток.
— Странно вы говорите, — заметил Турецкий.
— А что же странного-то?
— А то, что наоборот по отношению к смурному — это радостный, оживленный, жизнерадостный. А не взвинченный.
— Да? — Колыванов поскреб затылок. — Ну и такой бывал. Жизнерадостный. Нормальный мужик.
— Он вам нравился?
— А чего ж нет?
— И время вместе проводили?
— Это как?
— Выпивали, играли в карты, гуляли? Еще что-нибудь. Ну сами припомните…
— Не… У меня ж своя компания, ему неровня. Он — большой человек был, — несколько парадоксально заявил слесарь. — С мозгами. Ленин, одно слово.
— Почему Ленин? — удивился Турецкий. — Разве он был коммунистом или занимался политикой?
Колыванов засмеялся, показывая желтые прокуренные зубы.
— Это бати моего присказка. Он про головастых так и говорил: Ленин, одно слово.
Колыванов взял новую бутылку.
— В каких отношениях вы находитесь с остальными вашими соседями?
— А чего ж? Все чин чинарем. Живем дружно. Не скажу, что одной семьей, но почти компанейски.
— Вот как? — На лице Турецкого появилось укоризненное выражение.
Колыванов не то чтобы забеспокоился, но что-то почувствовал.
— А как с Лебедюком и Захаровой?
— Вы бы попонятней спрашивали, а то…
— Эти граждане утверждают, что вы шумите много. Не в пример вашему соседу, ученому.
Колыванов побагровел. А Турецкий продолжал участливым тоном:
— Участкового, наверно, часто вызывают?
— Зачем это?
— Ну как же. По пьяному делу чего не случается.
Колыванов вдруг стукнул кулаком по столу. Вяленые рыбки подпрыгнули и вернулись на стол, образовав нечто вроде стаи.
— Вот… Вот змеи! Вот сволочи! Так и знал! Выходит, как замок гикнулся или краны полетели, так сразу: Ко-лываныч, спасай, Колываныч, выручай, Колываныч, без тебя как без рук! А когда Колыванычу самому чего надо…
— А чего надо Колыванычу? — тут же ввернул Турецкий. — Пол-литра?
— Да при чем тут… мастерю я дома, понятно? Ну и зарабатываюсь иной раз после одиннадцати. Грешен, скажете? Подумаешь, большое дело! А как я после ночной смены отсыпаюсь при дневном шуме, это небось никого не колышет?! Даже жена кастрюлями гремит! Про пацанов вообще молчу — никакого уважения! — От негодования он даже слегка отодвинул бутылку с пивом.
Турецкий был разочарован: он рассчитывал свидетеля немного потретировать пьянками-гулянками, надеялся на этой почве выяснить что-то полезное о соседях вообще и о Белове в частности. Но оказалось, все впустую. Ну что ж, холостое движение — тоже движение, следователю не привыкать. Турецкий придвинул Колыванову пиво. Тот поколебался и взял. А вот у него очень даже рациональное движение, усмехнулся Турецкий про себя.
— Вот вы говорите, нормальный мужик… Это я о Белове, — напомнил Турецкий. — Я-то с ним знаком не был, ничего не скажу… Но как же нормальный мужчина бобылем таким жил, объясните, раз уж у вас под боком это происходило?
— Да я следаку молодому уже объяснял.
— Я знаю, что вы ему сказали, — подтвердил Турецкий. — Что отсутствие женщины кого хочешь в могилу сведет.
Колыванов смутился:
— Ну не так что уж… А то у вас получается, он и застрелился, потому что… Я не знаю, что у него на самом деле было, у Феликсовича. Он дома мало бывал.
— Но здесь вы у него женщин никогда не видели и не слышали? Это абсолютно точно?
— Не слышал? — хохотнул Колыванов. — Нет, не слышал. Услышал бы — запомнил. Я на черепушку не жалуюсь.
— Тогда вы наверняка помните, кто к вам приходил по смерти Антона Феликсовича.
— Следователь ваш.
— Это я знаю, а еще?
— А все.
— Сослуживцы, может быть, или его знакомые. Родственники?
— Да не было никого.
— И не звонили, ничем не интересовались, подробностями смерти, например? Или какими-то бытовыми вещами?
— Да кто?!
— Кто-нибудь.
— Нет, — твердо сказал Колыванов. Самое время было сменить тему.
— А вот вы там что-то… Про его фантазии, — небрежно обронил Турецкий, на самом деле внутренне напрягшись.
— Про кого это?
— Да все про Белова. Про Антона Феликсовича.
— Не говорил, — твердо сказал Колыванов, моментально отставляя бутылку в сторону.
По-прежнему мягко улыбаясь, Турецкий уточнил:
— В дружеской беседе с моим коллегой вы упомянули, что покойный Антон Феликсович Белов был человек с фантазией.
Турецкий внимательно следил за Колывановым, и от него не укрылось, что тот едва-едва заметно вздрогнул.
