— Все сказал?
— Да!
— А теперь, Александр, я хочу, чтобы ты съездил в госпиталь Бурденко.
— Я здоров, — буркнул Турецкий.
— Это меня в данном случае не интересует. Встретишься там с профессором Челебадзе. Это знаменитый военный хирург… Я лечился у него, он готов с тобой поговорить.
— О чем?
— О Белове. О паперфторане. О философском камне и смысле жизни. Найдете общие темы… Только о футболе не надо. И не только о футболе.
— То есть?
— Иван Вартанович — яростный болельщик, и это может плохо кончиться. Смотри сам. Если после этой встречи ты решишь, что работать не можешь, дело я у тебя заберу… Ну что ты на меня так жалобно смотришь? Хочешь еще что-то сказать?
— Если только на воздухе.
— Там такая духота, — пожаловался Меркулов. — Наверно, опять гроза будет. А у меня хоть кондиционер работает.
— Пошли-пошли, — потянул его за рукав Турецкий. — Покажу тебе, как мне машину расцарапали.
Меркулов пожал плечами и пошел вслед за подчиненным. Не доходя до стоянки, Турецкий коротко передал Меркулову слова Реддвея. Меркулов, государственный человек, слушал внимательно и, когда Турецкий уже уехал, еще оставался во дворе Генпрокуратуры и с кем-то говорил по телефону.
А машина у Турецкого, кстати, была уже в порядке.
Челебадзе пришлось ждать — он был на операции. Тем не менее Турецкого проводили в кабинет и снабдили чашкой кофе — таково было распоряжение хозяина. Потом подали чаю: объяснили, что Челебадзе запретил пить две чашки крепкого кофе кряду — вредно. Турецкий хмыкнул и от чая отказался. Хирурга пришлось ждать еще около часа. Турецкий уже подумывал смыться, когда Челебадзе, огромный толстый мужик, ввалился в кабинет. Оценивающе разглядел Александра Борисовича и пробасил:
— Вообще-то могли бы и встать из уважения к хозяину кабинета. — Он подумал и застенчиво добавил: — И генеральскому званию.
— Да будет вам, я и сам генерал. — Тем не менее Турецкий поднялся, представился и протянул руку.
— Это как? — заинтересовался Челебадзе. — Вы же следователь?
— Вот именно — не частный же сыщик. Состою на государевой службе, госсоветник юстиции третьего класса. Что абсолютно эквивалентно вашему чину.
— Ну что ж, коллега, в таком случае я весь к вашим услугам.
— Я на самом деле чувствую себя неловко, — признался Турецкий, — оттого, наверно, и хамлю, это такое природное качество…
— Знакомо, — кивнул медицинский генерал.
— Мне мой шеф приказал сюда явиться, дескать, вы мне все про жизнь объясните. Вот я и… — Александр Борисович виновато улыбнулся и развел руками.
— А конкретней?
— Паперфторан.
— Вах, — прочувствованно сказал Челебадзе.
И позднее Александр Борисович вспоминал, что этого неподражаемого «вах» (говорил-то Челебадзе по-русски исключительно чисто) оказалось достаточно, чтобы Турецкий изменил свое мнение о профессоре Белове вообще и о его открытиях в частности. Как-то интуитивно это произошло. И мгновенно. Потом, правда, последовали и аргументы материального порядка.
Меркулов действительно лечился у Челебадзе, но это к делу отношения не имело.
Военный хирург и анестезиолог, генерал (а тогда еще полковник) Иван Вартанович Челебадзе много оперировал в Чечне — во время обеих военных кампаний. Он был близко знаком с гражданским хирургом Игнашевичем, оперировавшим преимущественно детей.
— Мы с ним кореши, понимаете, — сказал Турецкому Челебадзе. — Я детей оперировал, и он детей оперировал, только он — с мячиками и велосипедами, а я — тех, что в погонах и с автоматами. Может, как раз его вчерашних пациентов… Незадолго до начала чеченской войны у Игнашевича вышел такой случай. В Москве шестилетний мальчик был сбит грузовиком. С переломами в тазобедренной области и травмой головы его доставили «скорой помощью» в ближайшую детскую больницу. Все бы ничего, но там ошиблись с группой крови. Наступило заражение. Смерть была практически неизбежной. Врачи, ежедневно видящие эти страшные картины, были готовы смириться. Для родителей, которые ночевали в больнице, это было немыслимо. Собрали консилиум. И вот на нем детский хирург Игнашевич сказал: «Последняя надежда — у профессора Белова есть какой-то препарат, который теоретически может помочь…» — Теоретически! — ухмыльнулся Челебадзе. — Никто же ничего не знал! Вообще! А Белов болтался под Москвой, занимался как раз созданием своей этой хаты-лаборатории. Кое-как нашли его. Он сразу все понял и послал в Москву своего сотрудника, Кобрина, кажется…
— Колдина, — поправил Турецкий.
— А! — кивнул Челебадзе. — Тот примчался на такси — привез две ампулы паперфторана. А Белов остался в Лемеже, не мог почему-то уехать. Да и не нужен он был там, не врач ведь. Через некоторое время Кобрин ему позвонил и говорит: «Пацан жив. После введения первой ампулы, кажется, стало лучше. Но наблюдается жуткая дрожь. Никто не знает, что делать. Тут все просто обосрались!» «Вводи вторую немедленно», — сказал Белов. Как отрезал, сказал. Кобрин переспрашивает: «Ты уверен, последствия непредсказуемы?» Тот его обложил. «Вводи!» — кричит. Все хирурги, анестезиологи — в панике. Никто ответственность не берет. Игнашевич и тот струсил… Кстати, знаете, такой защитник есть в ЦСКА? Так вот, струсил, не цээсковский, а хирург детский, да… Но Кобрин…
— Колдин.
— …ввел препарат.
— И пацан выжил? — спросил Турецкий. Челебадзе кивнул. Потом сказал восхищенно:
— Какая наглость, а? Примечательно, что это было еще до получения разрешения.
— Какого разрешения?
— А на клинические испытания на людях. Смелый черт, а?
— Вы о Белове?
— О ком же еще?… Когда я поехал в Чечню, я уже знал, что к чему, просто тупо взял с собой огромный запас паперфторана. Он и тогда еще не был разрешен!
— Где же взяли в таком случае?
Челебадзе помолчал, потом придвинулся к Турецкому:
— Между нами и, как это у вас… не для протокола?
— Даю слово.
— Купил, — с неистребимой кавказской гордостью сообщил Челебадзе.
— У кого?!
— Так у Белова же! Объяснил ему все. Он в два счета где-то подготовил промышленное производство, пока я деньги выбивал. А я — телеги в Минобороны: нужны средства на то, на это… А сам все — в папер-фторан! Бац! Бац! Колоссальные бабки.
— Белову?
— А то кому же? Вот он свою Лабораторию пресловутую на них и отгрохал. Он не сребролюбивый был, я с ним толком не знаком, но не верю, чтоб себе хапал, нет. У таких доминанта в другом…
— И в чем же? — Турецкий ждал с любопытством.
— Все для дела. Бойцы.
— Значит, Белов был боец?
