Турецкий хмыкнул, следя за его тщетными усилиями: в густом лесу, сыром и темном, стволы деревьев заросли мхом со всех сторон.
Ляпин почесал голову, потом вспомнил что-то еще. Посмотрел на небо.
— Видите облака? Постарайся определить направление их движения. Обычно они переносят осадки с запада на восток.
От ученого со всеми его фундаментальными познаниями было мало проку.
— Ни черта это не значит, — вздохнул Турецкий. — В Москве вчера тучи гоняли по случаю какого-то события на Манежной площади. Так что сейчас они могут двигаться как угодно. Сделаем вот что…
Турецкий выломал палочку. Достал спичечный коробок и отмерил 75 сантиметров. Воткнул палочку в землю. Потом снял с руки внушительные «сейко».
— Смотрите, кандидат наук. В Северном полушарии часы надо положить так, чтобы часовая стрелка была параллельна тени от палочки. В Южном направление тени должно совпадать с линией, идущей от цифры шесть к цифре двенадцать.
— Мы вроде в Северном полушарии, — не совсем уверенно сообщил ученый.
Турецкий хмыкнул, положил часы на землю так, чтобы часовая стрелка была параллельна тени, которую отбрасывал шест. Потом нашел точку на циферблате, лежащую посередине между часовой стрелкой и цифрой 2.
— Представим себе луч, идущий из найденной точки через центр циферблата, он направлен с севера на юг. Наш юг там, где солнце.
Сорок минут спустя они выбрались на пыльное шоссе и еще через четверть часа остановили попутную машину. Это был разбитый «Запорожец» неизвестного цвета.
— Отец, к трактиру отвези, — попросил Турецкий мужчину с седой щетиной.
— Сам ты отец, — ответил тот неожиданно тонким голосом. И вдруг заинтересовался, внимательно рассматривая двух мужчин. — Цивильные такие все из себя… А это не ваша тачила возле трактира дедешинс-кого болтается? Тогда садитесь живей. А то ее деревенские уже на запчасти разбирать начали.
— Что?! — взвыл Турецкий.
Машина была цела, только скрутили «дворники» и зеркальце заднего вида, а может, Турецкий просто вовремя приехал. Правда, еще на левом боку «Волги» появилась глубокая продольная царапина и надпись (слава богу, краской):
«Пацаны, это не мент, это реально нормальный мужик!»
Ляпин захихикал, но ничего не сказал. Турецкий вернулся обратно в Лемеж и надежду отечественной науки захватил с собой, куда ж его денешь.
Потом, не мешкая, отправился на квартиру к Лавочкиной.
Вероника впустила его безо всякого удивления. Ждала? Вот уж вряд ли. На ней были старые застиранные джинсы и некоторое подобие футболки. Турецкий придал себе максимально официальный вид и дальше прихожей заходить не стал.
— Вероника, верните, пожалуйста, страницы из дневника Белова.
Вероника молчала, глядела на него чистым взглядом, в котором можно было прочитать что угодно.
Турецкий чувствовал себя не очень, но знал, что на этот раз не ошибается.
— В шестидесятичетырехстраничной тетрадке было пятьдесят шесть страниц.
— Ну и что?
— Где остальные?
— Спросите у хозяина.
— Хозяин мертв.
— Тогда спросите у того, кто их вырвал.
— Вот я это и делаю.
И тут она вспыхнула. Рыжие умеют здорово краснеть.
— Вы считаете, это я?
— Я просто знаю.
— Да почему вы так решили?!
— Знаю, — повторил Турецкий.
Вероника хотела что-то сказать, но прикусила язычок. Турецкий решил ей помочь.
— А может, я просто видел? Может быть, у дома Белова была оборудована камера слежения?
— Не было там никакой камеры.
— Вы так уверены?
Она снова хотела быстро ответить и снова поняла, что сделать так — расписаться в предметном знании личной жизни Белова. А это делать нельзя. Или можно?
Все-таки у молодости есть свои недостатки, подумал Турецкий не без сожаления.
— Вероника, как вас друзья называют?
— Зачем вам? — огрызнулась девушка.
— Вера? Ника? Вика? Ваше имя таит в себе столько вариантов… Как вас называл Антон Феликсович?
У нее на глазах появились слезы.
Ну я и сволочь, подумал Турецкий. Ну а что делать? Надо продолжать. И потом, вдруг она играет? Тогда кто тут сволочь? А странички-то нужны, нужны…
— Он всех называл по имени-отчеству. Он был очень вежлив и деликатен. Хотя и… — Голос ее дрожал.
— А у меня другие сведения насчет его деликатности, — резанул Турецкий, вспомнив, что рассказывал Ляпин. Все-таки сволочь — это я, подумал он, несмотря на то, кем окажется девчонка.
— …хотя и требователен в работе, — насилу закончила Вероника, едва не всхлипывая.
— Я устал, — признался Турецкий. — Просто отдайте дневник профессора, чтобы я понял, насколько вы увязли в этом деле, и помог вам выбраться. Если только вы еще его никому не продали. Это важно для всех. Для вашей Лаборатории, черт ее возьми.
Вероника Лавочкина ушла в комнату — он ее видел и не двинулся следом, — открыла ящик с постельным бельем, что-то вытащила, вернулась и отдала Турецкому стопку тетрадных страниц.
— Как они попали к вам? — строго спросил Турецкий.
— Вы сказали, что знаете, — я их вырвала. — Теперь голос у нее был потухший.
— Я соврал, я ничего не знаю наверняка, — строго сказал Турецкий. — Вы не могли их вырвать, если только сами не убивали Белова. Но у вас — алиби, вы были в Москве. Так откуда страницы?
— Майзель дал, — еле слышно прошептала она. — Сказал — сожги… надо было послушать… — Она закрыла лицо руками. Плечи вздрагивали.
Турецкий не вчера родился. Первым делом он вынул из портфеля зеленую тетрадь и примерил вырванные листы: они подходили по краям разлинованных клеточек. Это были недостающие восемь страниц из дневника.
Итак, Майзель? Но Турецкий не стал строить новых догадок, а принялся изучать странички дневника Белова здесь же, в прихожей. Но когда прочитал, то покраснел уже сам. Там не было ни слова о деле, о Лаборатории, о науке. Профессор Белов подводил итог своему роману с лаборанткой Вероникой Лавочкиной, подробно вспоминая, как все начиналось, скрупулезно анализируя зарождение своих чувств, кульминацию и угасание, описывая каждое свидание, каждую сексуальную сцену. В конце концов, он принимал твердое решение все прекратить, потому что эти отношения мешают его работе, отвлекают, не дают сосредоточиться, а «роскошь простых человеческих отношений он себе позволить не может». Конец цитаты.
Так стыдно Турецкому давно не было. Извиняться тут было бессмысленно. Он молча отдал Веронике бумаги и ушел.
