Глава 6 Сумароков тренируется в каллиграфии
Что общего было между такими разными людьми, как заместитель шефа милиции на метрополитене Борис Бирюков и один из основателей русского «граффити», а в последние годы дизайнер, Николай Скворцов? Что связывало их, помимо воспоминаний о школьных годах, любимых и нелюбимых учителях и пропущенных уроках? Их профессиональные интересы, казалось бы, совсем не пересекались. У каждого были свои приоритеты, свои ценности… свои враги… Кого именно они хотели убрать? Был ли убит Скворцов за то, что находился рядом с Бирюковым, или, наоборот, Бирюков пал случайной жертвой знакомства со Скворцовым? А может, то и другое неверно, и оба просто-напросто оказались в неудачное время в неудачном месте, случайно подсмотрели нечто, не предназначенное для постороннего взгляда?
Каждый из этих вопросов заслуживал внимания, и Турецкий решил заняться продвинутым художником Николаем Скворцовым. Художники обычно приобретают врагов не меньше, чем простые смертные, хотя причины, по которым один художник способен невзлюбить другого, лежат обычно вне круга интересов простых смертных. Значит, потребуется помощь, и Турецкий даже знает, какого молодого сотрудника (точнее, сотрудницу) необходимо привлечь… А следователю Сумарокову, уверенному, что убийство связано с криминалом, которого полно в Московском метрополитене, поручил разработку этого направления. В помощниках у него решил оставить Ивана Козлова, который производил впечатление парня неглупого и энергичного. Возможно, в процессе проверки всплывут какие-либо факты, связанные с местью к генералу со стороны каких-либо преступных группировок, которым он сильно в последнее время противодействовал, что называется, наступил на хвост?
Для этого в первую очередь надлежало допросить штаб УВД, то есть офицеров, близких по службе к генералу Бирюкову. Этим и занялись, не откладывая в долгий ящик. Допрашивали врозь и всех вместе. Через час допроса в комнате стало синё от сигаретного дыма, а к середине дня воздух приобрел такую плотность, что глаза невольно искали тот самый инструмент, который в поговорке употребляется для проверки плотности атмосферы — топор. Иван Козлов принципиально не курил: увиденная на вскрытии картина легких курильщика, затянутых черной сеткой, навсегда отвратила его от этого пагубного занятия. Сумароков не имел привычки курить и благодарил только насморк, который не успел кончиться и хоть как-то хранил его нос от покушений никотина. Зато другая привычка оставалась при Сумарокове в любых обстоятельствах, и, выслушивая офицеров-транспортников, он успел исстрочить своим мелким почерком скрупулезного бюрократа не один лист формата А4 — и с одной, и с другой стороны.
«Тоже мне Лев Толстой», — с оттенком неприязни подумал Иван. Почерка Толстого он никогда не видел, но пребывал в полной уверенности, что граф, до которого мужика-то в русской литературе и не было, писал мелко: проживая в Ясной Поляне, вдали от петербургских магазинов канцпринадлежностей, следовало экономить бумагу, чтобы ее хватило на всю эпопею «Война и мир»! Вопреки неприязни в Иване нарастало желание посмотреть, чего там Сумароков все пишет и пишет. Что до Ивана, недостатки его памяти подстраховывал диктофон.
Сумароков чувствовал себя в своей стихии: кропотливая, нудная работа его, в отличие от некоторых горячих и не в меру романтических личностей, не раздражала. Уж кому, как не ему, было ведомо, что схватки, погони, перестрелки — все это лишь внешняя сторона вот такой повседневной работы… Точнее, даже не так: все это — следствие недоработки, издержки производства. Где-то кто-то недодумал, недотянул — другим служакам пришлось палить из «макарова» или ТТ. А чтобы все тщательно продумать, надо все тщательно отразить на бумаге. Виталий Ильич свято верил в то, что сложные движения правой руки проясняют мозг. Можно печатать, не думая (профессиональная болезнь машинисток, не утруждающих себя умственными процессами), но писать, не думая, нельзя. И в этом великая дисциплинирующая сила каллиграфии.
Во всяком случае, мозг Сумарокова прояснился более, чем можно было ожидать от мозга страдающего насморком человека в прокуренной атмосфере. Дела, которые незадолго до убийства причиняли генерал-майору Бирюкову головную боль, можно было разбить на две группы.
Первая — все факты, относящиеся к разбирательству с мафией нищих. До Бирюкова милицейскому начальству метрополитена оставалось лишь, разводя руками, вздыхать, глядя на безногих в защитной форме и на женщин, пытающихся разжалобить пассажиров младенцами, которые всегда подозрительно безгласны и подозрительно много спят. Борис Валентинович решил положить этому безобразию предел. Папочка, в которой содержалось его досье на асов вымогательства, росла и росла. И когда она достигла весьма солидных размеров, произошел эпизод, который долго не забудут в штабе УВД.
В то достопамятное утро здесь буквально соткалась из воздуха девушка, тихо, но настойчиво твердя, что ей нужно срочно встретиться с генерал-майором Бирюковым по срочному делу… Свидетели, видевшие ее, сказали «девушка» — и как иначе прикажете назвать человека в длиннополом пальто, из-под которого торчит юбка, и с белым платком на голове? Однако те, кто бдительно заглянул под платок, напоминающий медицинскую повязку, были ошеломлены тем, что над верхней губой существа, по всем прочим признакам, женского пола вились жидкие, но несомненные усики. Такого же характера черная поросль покрывала нездорово-бледную кожу подбородка. Потом указывали, что эту усатую очаровательницу замечали на станции метро «Преображенская площадь», где она стояла с раскрытой холщовой сумкой и с табличкой на груди: «Подайте на гормональную операцию».
О чем они беседовали, никто не слышал: жертва гормональных неполадок потребовала, судя по всему, конфиденциальности. Однако лейтенант Митяев совершенно отчетливо услыхал, как нищенка в дверях бирюковского кабинета обернулась и напомнила:
— Так вы, пожалуйста, не забывайте: две недели осталось.
Случилось это в точности за пятнадцать дней до того, как штаб УВД был потрясен известием о смерти генерал-майора Бирюкова…
Вторую группу — несравненно более страшную — составлял терроризм, который в последнее время выбрал метрополитен одной из своих самых удобных мишеней. Удачнее не придумаешь: скопление народа, особенно в часы пик, теснота, взвинченность вследствие спешки делают теракт особенно изощренно-гнусным. Прибавьте к этому нервный страх, который часть наших сограждан испытывает по отношению к метро… Этот страх доказал, что он не напрасен, что бегущий под землей электропоезд способен превратиться в железное пекло, набитое месивом окровавленных тел. Генерал-майор Бирюков решительно претворил в жизнь ужесточение контроля в метро, вопреки мнению некоторых представителей прессы, считавших такие меры слишком крутыми и нарушающими права человека. Теракты прекратились… Надолго ли?
Какую версию предпочесть? Такого вопроса не стояло. Надо работать с обеими.
— Ну как, Иванушка? Что берешь: нищих или терроризм? — Жесткие губы Сумарокова растянулись в обаятельной улыбке. Точь-в-точь ведущий телевикторины: «Деньги или приз?»
— Нищих, — выбрал Козлов.
