Но эти кадры — безжалостные, не оставляющие сомнений кадры, ползущие по экрану монитора… Он оцепенел, он перестал понимать, на каком свете находится. И это снимали его дети! Родик попытался войти, Николай его вышвырнул, как щенка. Если бы на месте Родика очутились Кирилл и Ростислав, он их в тот момент убил бы, наверное… Нет, убил — это вряд ли; скорее, потребовал объяснений. И не отпустил бы, пока они ему, своему отцу, не ответили: как они до этого докатились? Почему? Зачем?
«Сам виноват», — обожгла мысль. Встала перед глазами та давняя ссора из-за денег, которые он им не заплатил, хотя обещал. Он повел себя как скотина, как свинья… «Свинья-копилка», так его, кажется, тогда обозвали? Ерничал, издевался, попрекал близнецов тем, что вынужден их, таких здоровенных парней, кормить и одевать. Надо было действовать по-другому. Объяснить, по крайней мере, что ему позарез нужны деньги, что снова объявилась, спустя много лет, его мама, а их легендарная (в том смысле, что никогда не виденная) бабушка, которая наконец-то нашла очередное счастье с очередным мужчинкой, у которого собственный домик за городом, и она готова была снова исчезнуть с горизонта сына, если он даст совсем немножечко денежек на ремонт этого домика. Не слишком приятно объяснять такие вещи своим детям. В отличие от беспутной матери Николай сумел создать большую крепкую семью! Надо было хотя бы сказать, что гонорар от агентства будет истрачен на выплату долга, — и он бы не солгал. Надо было сказать хоть что-нибудь! Он выбрал наихудший вариант выхода из ситуации — и потерял сыновей. После той ссоры Кирюша и Ростик больше не делились с отцом своими неприятностями, не просили ни советов, ни денег. У них завелись свои дела, свои деньги. Он не спрашивал откуда — его это устраивало. Деньги ему были дороже детей. Вот и получил по заслугам!
Но, с другой стороны, разве это не чудовищно — участвовать в преступных делишках, чтобы отомстить отцу? Да еще в каких преступных. У Николая сводило живот не только от голода, но и от предчувствий, какая трагедия ожидает семью, если его предположения окажутся правдой. Одно утешало: надеяться, что близнецы ни о чем не подозревают, что их используют, как говорится, втемную. А если нет? Если они отдают себе отчет в том, что делают, если они — враги? Дурацкое слово, что-то вспоминается сразу из сталинских времен: «враги народа», но по-другому не скажешь. Потому-то он, по здравом размышлении, не решился говорить непосредственно с близнецами. Даже испугался: вдруг они вот-вот вернутся из университета? — и постыдно сбежал из дома. Не забыв, однако, сбросить нужную информацию на пишущие диски. Ездил, как бомж, по Москве, бессмысленно бродил по Арбату. И глодал, глодал себя: недосмотрел… не так себя повел… эгоизм, самолюбие… Что же делать? Что же делать?
Все эти мысли, перешедшие уже на уровень ощущений или, скорее, каких-то подсознательных импульсов, пронеслись через него одномоментно, от того мига, когда он взялся за железную ручку, диагональю пересекающую стеклянную дверь, до того, когда он увидел в полутемном интерьере кафе стоящего справа от двери Роланда Белоусова.
Николаю Скворцову часто говорили, стараясь сделать комплимент, что он молодо выглядит. Должно быть, это действительно так. Однако в сравнении с Белоусовым он постоянно казался себе стариком — точно так же, как в присутствии Ильи чувствовал себя подростком. И дело тут было не в одной внешности — у Ролки как-никак уже приличная лысина на макушке просвечивает, — а в другом. Роланд Белоусов упорно не хотел сбрасывать с себя молодость, точно это была изношенная, но привычная рубашка. Николаю это казалось смешным, но его сыновья держались другого мнения и находили общий язык с дядей Ролом легче, чем с родителями.
— Что закажем? — спросил Роланд, не выражая желания поскорее узнать о причине столь нервного звонка. — Меню тут приличное.
Николай, всерьез изнывавший от голода, заказал двойной шницель с картошкой. Роланд, более скромный в запросах желудка (друзья подозревали, что он, в целях сохранения юношеской худощавости, соблюдает диеты), попросил стакан грейпфрутового сока. Непохоже было, чтобы в уголке возле окна, за свисающим лианами искусственным растением, их могли побеспокоить. Столики далеко отстояли друг от друга, повсюду их занимали беседующие пары, не обращающие ни на кого внимания. Атмосфера вечернего равнодушия заполняла длинный, с низким потолком, зал. В зале уже включили разбросанные там и сям неяркие лампы, а над Арбатом зависло, не желая уходить, небо затянувшегося ясного весеннего вечера.
Николай думал, что накинется на шницель, как хищник на добычу, но когда тарелка с заказанным блюдом очутилась перед ним, сдобный пар, поднимающийся от жареного мяса, отбил аппетит. Как мог он воображать, будто голоден? Чтобы не разочаровывать официантку, которая почему-то сочувственно уставилась на него издали, он поковырял вилкой в картошке. Роланд внимательно смотрел на старого друга.
— Вот что, Рол… — тихо, хрипло, как заговорщик, начал Николай Скворцов. Прокашлялся, сделав голос ясней, и продолжил: — Что ты знаешь о группе, в которой состоят мои близнецы?
— Не слишком много, — пожал плечами Роланд. — Называется именем какого-то великого художника прошлого: не то «Матисс», не то «Леонардо». Райтерит помаленьку…
— Разрисовывает транспорт? Вагоны метро?
— Как будто бы да. А почему тебя так это взволновало?
— Видишь ли, я случайно наткнулся на странную вещь. Полез, понимаешь ли, к ребятам в компьютер, как обычно делаю…
— Ты имеешь в виду, что обычно шпионишь за своими взрослыми сыновьями?
— Совсем нет. Не валяй дурака, ты все прекрасно понимаешь: я залез к ним в компьютер, потому что мой временно накрылся. С компьютером у меня отношения сложные, сам знаешь, старого ворона новой песне не выучишь. — Николай попытался улыбнуться. — Смотрю, в списке последних документов у них висит какой-то файл с расширением «avi» — значит, фильм. Включил ради интереса… Фильм как фильм, самодельный — ребята-райтеры, и мои Ростик с Кирюшкой в том числе, разрисовывают стены метро. Это еще туда-сюда. Но вот место, место, где они это делают!
По мере приближения к самому главному Николай повышал голос и теперь едва не кричал. На него начали оглядываться.
— Тише, тише, Коля, — успокоительно промолвил Роланд. — Совершенно ни к чему устраивать спектакль. Ешь лучше свой шницель.
— Не хочу я шницель! Так, сдуру заказал.
— А ты поешь, поешь.
Повинуясь его настойчиво-ласковой интонации, Николай вонзил зубы в шницель. Шницель оказался жестким, как картон, без вкуса и запаха — а возможно, причина была в том, что Николай временно потерял способность воспринимать вкус и запах. Перерыв на еду дал ему собраться с мыслями. Роланд то и дело посматривал на него сквозь прозрачный верх стакана с грейпфрутовым соком, который поднимал до уровня глаз.
— Это «Метро-2», — расправясь со шницелем, еле слышно произнес Николай.
России досталось огромное подземное наследство. В эпоху торжествующего СССР спецобъекты — бункеры, тоннели под негласно принятым названием «Метро-2» — возводились главным образом для руководства партии и правительства. Однако в девяностые годы прежняя номенклатура оказалась свергнута, новая же не уделяла должного внимания неофициальному метро, продолжающему существовать бок о бок с официальным, доступным всем. В те времена они втроем вдоволь попутешествовали по этому подземному царству, проникая туда через вентиляционные люки. Они так ничего там и не изобразили, не оставили своих тэгов среди пыльных перепутанных проводов и замерших в ожидании запаздывающего спецпоезда рельсов, однако география этого причудливого мира запечатлелась в глазах Николая навсегда. Кое-кто, незнакомый со зрительной памятью художника, счел бы это преувеличением, но друзьям было хорошо известно, что так оно и есть.
