Услышав его слова, Алена нажала на своем мобильнике кнопку
динамика и жестом призвала Бергера ко вниманию. Так что теперь Грунский вещал
на заинтересованную аудиторию.
– Оч-чень она интересная дама, Людмила Мурзина! – сказал он.
– Одно время считалась весьма перспективным психологом. Одна из первых в Нижнем
начала заниматься нейролингвистическим программированием, потом – психотропным
воздействием на личность, однако не нашла хорошего научного руководителя, и
вышло больше шуму из ничего, чем исследования. Потом она перестала наукой
заниматься, все свои заделы забросила.
– А по-моему, именно ею она и стала заниматься, – задумчиво
проговорила Алена. – Не знаете, где она теперь работает?
– Понимаете, Людмила из тех людей, кто хочет много и сразу.
И она очень завистлива, не выносит, когда у других что-то получается, а у нее –
нет. К тому же у нее редкостная, просто уникальная способность ссориться с
людьми. Куда она только ни приходила работать, сразу со всеми начинала
ругаться, причем с позиции силы. Очень деспотичная. Особенно не выносит
мужского превосходства. С ней одно время работал на телефоне доверия один мой
бывший ученик, и он немало про нее любопытного рассказывал. Знаете ведь, на телефон
доверия от хорошей жизни не звонят. Как правило, у людей или тяжелые проблемы,
или нервные расстройства. Или даже склонность к суициду. Но на телефоне
работают не психиатры, а психологи, они не лечат, а советуют, как разрулить ту
или иную проблему. Людмила же призывала лечить суицидальные настроения с
помощью психотропных средств, фактически зомбировать людей на ощущение счастья
и покоя. Разумеется, все психологи были против, а Людмила после этого куда-то
ушла, в какую-то частную клинику, что ли, даже не знаю точно.
– Скажите, она случайно не имела отношения к предприятию
«Химфарм-НН»?
– Чего не знаю, того не знаю!
Алена словно бы увидела, как Грунский обескураженно развел
руками, и простилась с ним, выговорив разрешение позвонить еще – «если будет
какой-то вопросик, хорошо, Николай Анатольевич?».
– Всегда пожалуйста! – отвечал Грунский.
– Интересная информация. Только я не понял, зачем вам нужно
знать так много о Мурзиной, – сказал Бергер, когда Алена убрала телефон. –
Кстати, насчет «Химфарма»… Почему вы именно об этом предприятии спросили?
– Да так… Просто я слышала об одном странном деле, которое
на том «Химфарме» приключилось, да было запрятано под сукно.
– Совершенно верно, – кивнул Бергер. – Именно что под сукно!
Однако я входил в состав первой следственной бригады, которая работала по делу.
Поэтому на сто процентов могу утверждать: Людмилы Мурзиной среди работников
«Химфарма» не было, там вообще трудилось не слишком-то много народу. Но… –
Бергер потер лоб. – Но знаете, я вдруг вспомнил что-то, мысль какая-то в голове
мелькнула… нет, не улавливается! Мелькнула мысль – и нет ее.
– Кажется, у меня мелькнула та же мысль, – вдруг странным
голосом сказала Алена. – На том заводе работала Юля Перова, да?
– Господи! – Бергер забавно всплеснул руками. – Да! Откуда
вы знаете? Я это только сейчас вспомнил. Но вы, откуда все-таки вы знаете?!
– Я не знала, – пожала плечами Алена. – Только сию минуту
вспомнилось: мне дочь Алексея Стахеева говорила, да и он упоминал, что Юля
училась на заочном отделении химико-биологического факультета. А раз училась на
заочном, значит, и работала, конечно. Кто-то из них двоих – или она, или ее
тетка – должен, должен был работать на этом «Химфарме», иначе концы с концами
не сходятся!
– Какие концы и с какими концами? – насторожился Бергер.
– Скажите, у вас магнитофона нет? – спросила в ответ Алена.
– Нет. Но есть диктофон. – Он вынул из кармана куртки
узенькую плоскую коробочку. – А что нужно записывать?
– То, что я буду рассказывать, – усмехнулась Алена. – Только
вы меня правильно поймите, Александр Васильевич. Ну что, начали писать?
– Начали, – согласился Бергер, включая диктофон.
– Значит, так… – произнесла Алена сакраментальную фразу,
после которой, согласно уверениям одной детективщицы, все даже самые
неопределенные мысли и самые необоснованные предположения должны, просто
обязаны немедленно начать отливаться в форму редкостной красоты, простоты и
изящества. Однако она какое-то время помолчала, потому что мысли и предположения
данному правилу сразу не подчинились, а разбежались в разные стороны, и ей
пришлось немало потрудиться, чтобы собрать их вместе и добиться от них хоть
какого-то, хоть мало-мальского порядка. Эх, жаль, блокнот пропал… Алена еще
несколько секунд мысленно посокрушалась по этому поводу и только после того,
как Бергер бросил на нее нетерпеливый взгляд, наконец-то начала:
– Алексей Стахеев и Лев Муравьев учились в одной школе.
Конечно, с тех пор прошло много лет, но связи есть связи. Однако надо отдать
Алексею дань справедливости: он вовсе не донимал своего высокопоставленного и
могучего однокашника просьбами о помощи. С другой стороны, в такой помощи он не
слишком-то и нуждался, потому что вел жизнь вполне законопослушного гражданина,
чуждого чему бы то ни было криминальному. Однако, как говорится, бес силен,
завелся и в синём. Завелся он и в душе Алексея. Стахеев узнал, что его жена
Лариса, которую он привык считать довольно бестолковой и неинтересной (и, как
мне кажется, заразил своим отношением дочь, которая, наоборот, его очень любит
и даже ревнует), владеет какой-то тайной, касающейся картины Васнецова
«Ковер-самолет». Лариса внезапно углубилась в изучение славянской символики,
словно пыталась разгадать знаки, изображенные на изнанке ковра. Вдобавок ей в
руки каким-то образом попала личная переписка Васнецова. Я не знаю, о чем шла
речь в тех письмах, я ни одного из них в глаза не видела. Но совершенно ясно: в
каком-то из них содержалась информация, которая заставила Ларису буквально
сойти с ума. Лариса была, с точки зрения ее собственной дочери, типичная
музейная крыса, вдобавок с фантазиями. И музей был для нее самым главным в
жизни. Конечно, она, открыв какую-то судьбоносную тайну, размышляла, как ее на
пользу обратить. Но для нее это в чем могло выражаться? Написать, к примеру,
диссертацию. Или книжку выпустить с сенсационным открытием, что-нибудь вроде
книг Маурицио Серачини, исследователя творчества Леонардо Да Винчи. Он как бы
«вскрывает» полотна Леонардо, ищет под слоем краски наброски, подмалевок,
пытается проникнуть в первоначальный замысел художника…
– То есть вы полагаете, там что-то кроется, под этим
«Ковром-самолетом»? – перебил Бергер.
