Ашот, Боже мой… Ашот, шофер Анжелкиной маршрутки! А этот-то,
в берете… И его мрачные глаза, и его недобрые черты тоже знакомы Алене. Павел,
шофер Льва Ивановича Муравьева – или его несостоявшийся заместитель, как угодно.
– Ну, чо? – ласково спросил Ашот. – Задрожала? Еще и не так
задрожишь!
– Вы рехнулись? – высокомерно (кто бы знал, чего стоило ей
сейчас это высокомерие!) произнесла Алена. – Что вы себе…
Ашот замахнулся. Лицо его из ласково-глуповатого, сияющего
торжествующей улыбкой, внезапно стало таким, что Алена даже зажмурилась и
отшатнулась от него.
– Вот именно, лучше молчи и не пялься на меня, а то прибью!
Алена сидела, не открывая глаз. В горле было сухо. Не просто
сухо, а словно бы теркой там драло, и она часто, мучительно сглатывала. И этим
была занята всецело – ни одной мысли в голове, ни одного реального ощущения,
даже страха она не чувствовала, только режущую боль в горле.
Автомобиль мчался. Куда? Она не решалась посмотреть, вернее,
не решалась увидеть. Почему-то казалось, что летят они, не касаясь земли,
прямиком в преисподнюю. Потом вдруг мелькнула мысль, что надо бы наблюдать,
куда ее везут, запоминать дорогу… И еще одна мысль возникла, такая
медленно-вопросительная: а понадобится ли ей это? Будет ей шанс вернуться?
И она немедленно открыла глаза, и голос откуда-то взялся:
– Куда вы меня везете? Что вы хотите?
– А ну, молчи, сука! – снова замахнулся Ашот, а Алена снова
зажмурилась.
– Да ладно, пусть повякает, – донесся голос Павла. – Пусть
поплачет. Недолго осталось.
Недолго осталось? Недолго оста…
– Вы с ума сошли, – сказал третий голос, ранее Алене
незнакомый. Через несколько тягучих мгновений она поняла, что это ее голос. Или
в ушах звенит так, что она сама себя почти не слышит. Или она разучилась
говорить по-человечески?
– Да это ты с ума сошла! Если думала, что мы тебя не
достанем за все, что ты с нами сделала! – крикнул Ашот.
– Я… с вами… что… – Она недоуменно открыла глаза.
– А ты не знаешь? – рявкнул Павел. – Неужели не знаешь? Ну
так знай: меня Муравьев выгнал с треском, сказал, что я его позорю, а значит,
мне рядом с ним, таким святым и чистеньким, не место. А заодно и Ашота из парка
поперли. Тебе большое спасибо за это, только тебе, никому другому. Ты Муравьева
настропалила!
– Я никому ничего… – пробормотала Алена. – Честное слово!
– Никому, никому! – злобно передразнил Павел. – А откуда он
тогда узнал, что я себя за Селиванова выдавал?
– Догадался, наверное, – с трудом выговорила Алена. – Все
ведь было понятно в той ситуации, а Муравьев далеко не дурак.
– Он не дурак, зато ты дура! – ухмыльнулся Павел. – Теперь
до конца жизни только про одно и думать будешь: какая ты дура. Но не горюй,
думать недолго придется.
– Нет, вы серьезно? – спросила Алена, чувствуя, как губы ее
растягиваются в совершенно бессмысленную ухмылку.
– Главное дело, объявление ей мое не понравилось! – взревел
Ашот. – Из-за какой-то бумажки жизнь людям испортить? Из-за каких-то ишаков?
– Ослов, – прошептала Алена.
– Да какая разница? – внезапно успокоившись, спросил Ашот
почти миролюбиво. – Тебе не все равно, ослов или ишаков? Это одно и то же, что
ты к каждому слову цепляешься?
– Хватит трепаться, – зло полуобернулся Павел, – приехали.
Придержи ее там, я гараж открою.
И он выбрался из машины.
Ашот сцапал Аленины руки своими жесткими лапищами и с жуткой
задушевностью вдруг сказал:
– А может, если попросишь, мы тебя оттрахаем напоследок.
Хочешь – по отдельности, хочешь – за компанию. Хоть порадуешься…
Алена покачала головой, отвела глаза. Ей было видно, как
Павел возится около тяжелой двери какого-то гаража.
Куда они приехали?
Зачем?..
Она не замечала дороги, не запомнила, куда привезли, сколько
ехали. Может быть, не запомнила своего последнего пути.
– Слюшай, хочешь девышку, а? – хохотнул Ашот, заговорив с
явным акцентом и обращаясь к водителю. – Очень сильно просила.
– Да плюнь ты на нее, – буркнул Павел, садясь за руль. –
Больно надо, заразит еще напоследок!
Ашот захохотал:
– Или откусит, от нее всего можно ждать! Ладно, пускай
помрет нетраханой.
– Нет, вы что? – снова раздался тот же голос, в котором
Алена с трудом узнала свой собственный. – Вы не можете… – И вдруг что-то
прорезалось в голове: – Мой друг видел, как я села в вашу машину!
Иван… Видел ли Иван? Она не могла вспомнить. Нет, кажется,
он ушел уже далеко, когда ей удалось поймать машину… вернее, когда поймали ее.
– Твой друг? – хмыкнул Ашот. – Не свисти! Он как чесанул,
как и не было, и забыл про тебя!
– Да хоть бы он и видел что, – спокойно сказал Павел,
осторожно въезжая в гараж. – Да хоть бы он даже и в книжечку себе номер
записал! «Опелек»-то в угоне, чей он, хрен его знает. А главное, мы сейчас как
поставим его в гаражик, так и придем… ну, может, в марте, а может, в апреле.
Гаражик тоже ничейный, мужик, хозяин его, свою таратайку продал, в гараж и не
ходит никогда. Так что спи спокойно, подруга. Никто не побеспокоит!
– Вы что, хотите меня запереть в гараже и уйти? – сухим,
шелестящим, словно бы бумажным голосом проговорила Алена. – Но как же…
– А вот так же! – по-прежнему спокойно, без всякого
выражения ответил Павел, снова выбираясь из-за руля и открывая заднюю дверцу. –
Придержи ее, Ашот.
Алена не успела даже дернуться, как Ашот сграбастал ее в
охапку и прижал к себе так, что она задохнулась, а Павел в этот момент
перехватил ее руки и ноги лентой скотча, повалил Алену на сиденье – в
скрюченной, неудобной, мучительной позе – и вылез из машины. Выбрался и Ашот,
наградив ее на прощанье увесистым шлепком.
– Нет! Выпустите меня! – крикнула Алена, пытаясь
приподняться, но замерла, услышав голос Павла – добродушный такой голос:
