– А вы так и не узнали имени погибшего?
– Нет, не узнали, к сожалению. Вроде бы Алексей Сергеевич
пытался выяснить, но без толку. Но это не та тема, к которой мы постоянно
возвращались в своих разговорах, вы же понимаете, – пожал плечами Иван.
– А о чем вы разговаривали?
– Об истории.
– О чем?!
– Об истории. Мы именно на почве истории сошлись. Алексей
Сергеевич очень интересуется народовольцами, в частности, группой Софьи
Перовской.
От изумления Алена даже остановилась. Представить, что
Алексей занимается историей первомартовцев[7], просто так, из любви к
искусству, почему-то не хватало воображения.
– Да ну, бросьте! – сказала недоверчиво. – Он же вроде
компьютерщик…
– Ну и что? – обиженно посмотрел на нее Иван. – Компьютерщик
не может историей интересоваться, что ли? Я вон тоже – врач, а любимая книга у
меня знаете какая?
– Академик Рыбаков, «Язычество древних славян», – неожиданно
ляпнула Алена.
Иван так и закатился смехом:
– Ой, нет, это не мое, я помешан на истории Отечественной
войны восемьсот двенадцатого года. Обожаю читать мемуары. Ну а что касается
Рыбакова, то его «Язычество» было любимой книгой покойной матери Галины,
насколько мне известно.
– Иван, а вот, кстати, о Галине… Наверное, ваши отношения с
Алексеем Сергеевичем нарушатся, если вы с Галиной расстанетесь…
– Если да, то мне будет очень жаль, – искренне сказал Иван.
– Но тут ведь речь о моей жизни идет. Знаете, с Галиной мне очень трудно. Она… Такое
ощущение, что в ней как бы два человека сосуществуют, совершенно разных. Она и
правда Близнец по гороскопу, но даже и у Близнецов не бывает такой
двойственности. То нормальная девушка из хорошей семьи, с которой и поговорить
есть о чем, и сама нормально говорит… Не знаю почему, для меня очень большое
значение имеет, когда люди правильно говорят, – улыбнулся Иван, словно
извиняясь за такую слабость или причуду, и Алена горячо закивала в ответ,
потому что для нее-то правильная речь имела просто-таки патологически важное
значение. – То нормальная, значит, девушка, а то… оторва какая-то, прости
Господи, матом кроет, да так страшно, даже я столько матюгов не знаю, я вообще
не могу слышать, когда женщина выражается… – Иван сокрушенно покачал головой. –
Идем, скажем, по Покровке вечером… Знаете, там напротив Драмтеатра стали по
вечерам тусоваться какие-то отвязные парни с девками, мат-перемат стоит, не
пройти, так бы и дал в морду недоделкам, недоросткам, которые воздух отравляют.
У меня просто уши в трубочки скручиваются, а Галка идет как ни в чем не бывало
– хохочет, да еще и отвечает им в том же тоне… А через минуту снова рядом со
мной нормальный человек, который говорит человеческим языком. Нет, знаете, эти
штуки, эти сложности не для меня, мне люди с раздвоением личности на работе
осточертели, и чтобы я таких еще всю жизнь дома, в своей постели терпел… Да и в
постели у нас с Галиной тоже было как-то… – Иван сердито мотнул головой. –
Словом, все, я завязать хочу с ней. У меня теперь Катерина. Вот у нее никакого
раздвоения личности точно нет, она – одна, и вся моя.
Алена молча кивнула. Уж кто-кто, а она могла бы о
«раздвоении» Галиной личности порассказать массу интересных подробностей. Да
зачем? Иван все уже для себя решил. К тому же Аленины рассказы его отнюдь не
переубедят, а только добавят камушков в чашу с надписью «contra». Поэтому лучше
промолчать.
Между тем они дошли уже до проспекта Ленина, и Алена начала
приглядываться к стоящим на обочине машинам. Такси среди них не было. Ну ладно,
махнет сейчас какому-нибудь частнику…
– Спасибо, что проводили, – повернулась она к Ивану. – Но
повторяю: обещать, что поговорю с Галей, не могу. Извините, вы уж как-нибудь
сами свои отношения с ней улаживайте.
– Наверное, вы правы, – кивнул он. – Да ладно, переживем. О,
мне звонят – видимо, у нас вызов. Счастливо оставаться!
И он заспешил обратно, приложив к уху мобильник.
Алена вгляделась в сумеречные дали. Нет, зеленых огоньков не
видно. Может, на обычной маршрутке поехать? Или все же частника взять?
В эту минуту одна из машин, притулившихся у обочины –
темно-серая, прогонистая, красивая, – тронулась с места и подвернула к Алене.
Открылась дверца, шофер в берете перегнулся через сиденье, высунулся:
– Подвезти или как?
– Мне в верхнюю часть, – сказала Алена. – Далеко.
– Так ведь я не пешком, – хмыкнул шофер. – Машинка довезет.
Она хорошая, послушная.
Машинка и впрямь была хорошая – «Опель». Как так вышло, что
в своей жизни Алена еще ни разу на «Опеле» не ездила?..
– А до Ижорской – сколько?
– Ну… – с сомнением посмотрел на нее шофер. – Двести – это
вам как?
– Переживаемо, – усмехнулась Алена, вспоминая одного
водителя джипа, который за путь раз в десять короче, чем тот, который
предстояло проехать сейчас, взял с нее в два с половиной раза больше.
– Садитесь, поехали. – Шофер открыл заднюю дверцу, и Алена
села на серый новый велюр.
Тронулись.
Алена, скрывая улыбку, посмотрела на черный берет с
хвостиком, обтянувший голову водителя. Такие береты раньше носили художники и
фотографы, а потом позатолкали их в сундуки или повыбрасывали на свалку. Аленин
знакомый, художник Леший, иногда носит такой протертый до дыр берет в своей
мастерской зимой, когда начинает зябнуть. Ох и бабник этот Леший, что-то
страшное! Ни одной юбки мимо не пропустит. Разумеется, он не единожды
подкатывался и к Алене, но у нее было такое ощущение, что постель с Лешим будет
чем-то вроде инцеста – слишком давно она его знала и слишком дорожила его
дружбой.
Внезапно «Опель», медлительно выруливавший от обочины, снова
вильнул туда. Дверца рядом с Аленой распахнулась, какой-то человек проворно сел
– буквально прыгнул! – на сиденье, резко отодвинув ее в другой угол.
– Что?! – крикнула Алена и осеклась, когда незнакомец
обернулся к ней.
Эту физиономию ей бы век не видеть, но вот сподобилась. И
немедленно узнала и черные жуликоватые глаза, и щеточку усов под разбойничьим
носом.
