– Да, у меня тоже есть предчувствие, что умру я от чего
угодно, только не от скромности, – кивнула Алена (между прочим, она не знала,
что произнесла сейчас слова поистине пророческие, ведь умрет она и в самом деле
не от скромности, а от пули… но не стоит, право же, не стоит забегать вперед,
тем паче что у нее впереди еще целых два дня жизни!). – Однако вот вам
навскидку несколько таких неожиданных выводов. Во-первых, значит, существуют
две картины Виктора Васнецова с одинаковым называнием: «Ковер-самолет». Первая,
та, что помещена в нашем художественном музее, написана в 1880 году: так
значится на табличке под картиной. Вторая хранится в Доме-музее Васнецова. И
написана она на тридцать лет позднее, уже в советское время! Давайте о ней пока
забудем. У меня есть все основания думать, что причина вашего по…
Она чуть не сказала – «помешательства», но вовремя
проглотила опасное словцо, которое, конечно, мигом привело бы Алексея в
исступление. Но вышла из неловкого положения без малейшей заминки:
– …ведения, которое внушает вам такую тревогу, – именно та
картина Васнецова, которая находится в нашем художественном музее. Во-первых,
вы ведь рветесь именно туда, а не в какой-то там дом-музей. Во-вторых, вы в
состоянии, так сказать, невесомости говорили о совах, о тумане и полете в
высоте. Насколько я понимаю в психологии, именно в состоянии неконтролируемого
бреда бо…
Алена снова чуть не совершила непростительной ошибки, едва
не ляпнув: «больные», однако снова очень лихо проскочила опасное место:
– …льшинство людей проговаривается о самом тайном,
сокровенном, о том, что способно навести на верный след. В-третьих, Галина,
дочка ваша, обмолвилась, что Лариса в последнее время очень увлекалась
сказками. Еще один прямой намек! И ваш сосед, ну, этот Николай Дмитриевич,
гистолог он, что ли, по профессии, брал у вас почитать книгу «Язычество древних
славян». Не знаю, кому она принадлежала, вам или вашей жене, но мне почему-то
кажется, что именно Ларисе. У меня создалось впечатление, что она писала или
собиралась писать какую-то работу, которая касалась магических знаков,
изображенных на изнанке ковра-самолета и придающих ему некую волшебную
двигательную силу. Кстати, ничего удивительного в такой теме нет: если
академику Проппу позволено было на полном серьезе исследовать роль Бабы-яги как
привратницы царства мертвых, то почему сотрудник художественного музея Лариса
Стахеева не могла исследовать влияние узоров, изображенных на изнанке
васнецовского ковра-самолета, на его, так сказать, потолок высоты, скорость
полета и аэродинамические функции? И если бы вы поискали среди каких-то бумаг
вашей жены, вы бы, может, нашли некие записи… Думаю, Лариса интересовалась
картиной Васнецова очень глубоко, очень серьезно. Возможно даже, что она не
просто статью, а диссертацию собиралась писать. И знаете, почему я так думаю?
Только вы не обижайтесь, ладно? У меня складывается совершенно фантастическое
впечатление, что именно чрезмерный интерес вашей жены к данной картине повлиял
на ваш… ну, так сказать, выбор объекта разрушения.
– То есть хотите сказать, что она мне при жизни настолько
уши прожужжала этим ковром, что я на его почве спятил? – снова усмехнулся
Алексей, но на сей раз без всякого ехидства и довольно криво. – Ну так вот что
я вам скажу: я о картине Васнецова от вас впервые в жизни – понимаете, впервые
в жизни услышал.
– Ну, значит, было какое-то опосредованное влияние, – упрямо
произнесла Алена, нипочем не желая расставаться со своей догадкой. – Быть
может, Ларисина смерть и страдания, которые вам пришлось в связи с нею
перенести, произвели такое странное влияние на ваш мозг. Разрушительное
влияние! Кстати, а почему вы ни разу не говорили мне, что Лариса работала в
художественном музее?
– Да как-то к слову не пришлось, – отвел глаза Алексей, но
тут же резко повернулся к Алене: – А, что врать! Потому и не говорил, чтобы вы
именно такого вывода не сделали – о семейном, так сказать, сдвиге по фазе.
Главное, вы все точно угадали: Лариса была явно не в себе. Но, слово даю, я не
знал, из-за какой именно картины ее так в дугу гнуло. Она очень многое от меня
скрывала, и, если вела какие-то записи, я о них ничего не знаю. Думаю, что и
Галина тоже не знала, она видела только внешние проявления помешательства: что
мама сказки читает запоем. Однако Лариса читала не только сказки, не только
Рыбакова. Она читала все, что могла достать, о славянских рунах – Асова
какого-то, Пенина, если не ошибаюсь, потом еще Егора Классена, это уж вообще
позапрошлый век, ну и так далее. Редкие книжки ей в библиотеке добывала Майя
Климова – они дружили с Ларисой, ну а у Майи, в свою очередь, есть подруга в
нашей областной библиотеке.
– Точно, – кивнула Алена. – Есть. Я ее знаю, Елизаветой
Петровной ее зовут.
– Вы с Майей-то о Ларисе успели поговорить? – спросил
Алексей. – Или только о берлинской лазури беседовали?
Алена усмехнулась. Алексей опять ехидничает? Ну так получи,
фашист, гранату!
– Только собиралась, – ответила Алена с самым невинным
видом. – Но не успела. Ваш звонок помешал.
Батюшки-матушки! Ну что за мужчина нынче нежный пошел – залился
краской, аки красна девица! Ох, кажется, неспроста Майя чирикала с Алексеем по
телефону так нежно и ласково. Ох, неспроста! Что-то здесь есть, да, что-то есть
между ними двумя. И, возможно, было при жизни Ларисы…
Ого! А не Майя ли та загадочная дама, к которой хаживал
Алексей от жены? Не ее ли он не хотел впутывать в темную историю с гибелью
Ларисы? Вообще-то да, в том есть свой резон: в алиби, которое подтвердила бы
Майя, мало кто поверил бы – работала вместе с погибшей, крутила роман с ее
мужем… Кто знает, не сговорилась ли парочка убрать с пути мешающую жену? Ведь
только в известной поговорке говорится: жена, мол, не стена, подвинется, а на
самом деле законные жены – та-а-ки-ие несдвигаемые стены, что порою никаким
тротиловым эквивалентом их с места не сковырнешь.
И тогда приходит на помощь окованный железом, старинный,
тяжелый сундук…
Глупость! Редкостная глупость!
