– В том-то и дело! – усмехнулся Алексей. – То есть, я
полагаю, находясь в припадке безумия, я знаю, но сейчас, в здравом уме и
твердой памяти, – не имею ни малейшего представления! Так что, если вам
интересно, надо было меня вчера об этом спросить, когда я буйствовал или хотя
бы в отходняке находился.
– Ну, когда вы буйствовали, у меня была одна забота:
оказаться от вас подальше, чтобы не пришибли ненароком, – сухо ответила Алена.
– А когда находились в отходняке, как вы выражаетесь, от вас вообще никакого
толку не было, вы даже идти сами не могли, не то что на какие-то там вопросы
отвечать.
– Да, извините, глупость сказал, – махнул рукой Алексей. –
Но факт остается фактом: я ничего конкретного не знаю и не помню насчет
картины.
– Вы вчера в бреду бормотали что-то о совах, летящих в
тумане, – осторожно напомнила Алена. – Такие образы вам что-нибудь говорят?
Ничего не приходит на память?
Какая-то тень прошла по лицу Алексея, он потер лоб,
нахмурился:
– Совы… Туман… Я об этом говорил? А почему вы думаете, что
это имеет отношение к какой-то картине?
– Просто показалось, – пожала плечами Алена. – Вы сначала
метались, то умоляли не пускать вас в музей, то рвались из машины, издавая
какие-то беспредметные выкрики, и вдруг хотя бы что-то конкретное в вашей речи
прорезалось. Я и зацепилась за слова.
– И пошли в музей искать сов? – недоверчиво глянул Алексей.
– Нет, серьезно? Иголку в стоге сена?
– Да почему иголку? Вовсе нет! Вы что, думаете, произведения
искусства так и пестрят изображениями сов? Ошибаетесь! К примеру, в нашем музее
я нашла только одну картину с совами. Причем сразу с тремя. И туман там был, и
высота, и полет…
– Высота? – со странным выражением переспросил Алексей. –
Полет?
– Ну да. Вы бормотали что-то о том, как прекрасно на высоте,
а на земле…
– Что на земле?
– Не знаю, – пожала плечами Алена. – Об этом вы не сказали.
Не столь прекрасно, надо полагать.
– Да… – проговорил Алексей, со странным выражением глядя в
окно, на полуоблетевшие деревья и несомую ветром пожухлую листву. – В самом
деле, не столь прекрасно! Но вернемся к совам. Где вы их нашли?
– Трех сов, туман, а также ощущение полета и высоты я нашла
на картине Васнецова «Ковер-самолет».
Алексей расхохотался:
– «Ковер-самолет»?
– Ну да. Знаете, такой сказочный, на котором передвигались
всякие Иваны-царевичи.
– Конечно, знаю. Иваны-царевичи транспортировали на этих
коврах Елен Прекрасных.
– Ну, насчет Елен ничего не скажу, а вот жар-птиц они точно
транспортировали.
– Извините, – возразил Алексей, – насчет жар-птиц я точно
сказать не могу, а про Елен Прекрасных имею документальные свидетельства.
Сейчас, сейчас… где же оно… – Алексей вынул из бардачка борсетку и принялся
перебирать визитки, дисконтные карты и календарики, лежащие там. Вытащил
блестящий, разноцветный ламинированный прямоугольничек. – Вот, смотрите!
Алена посмотрела. В самом деле… ковер-самолет, немножко
похожий на большой раскрашенный половик. Он плоско висит в небесах, а на нем,
свесив ноги, как на лавочке (удивительно, что не падают!), сидят в обнимку
молодой человек (судя по всему, Иван-царевич) и девица (предположительно Елена
Прекрасная). Вокруг реют облака, занимается заря, внизу темнеет лес. И ни одной
совы в поле зрения!
– Это Васнецов? – недоверчиво спросила она. – Совершенно не
похоже.
– А вы поверните календарик, Фома неверующая, – довольно
ехидно усмехнулся Алексей.
Алена, пожав плечами, так и сделала.
Вот это да…
Календарь на будущий год. Ишь какой Алексей
предусмотрительный. Выше собственно календарной разметки – название: «Серия
«Русские сказки в изобразительном искусстве». В.М. Васнецов. Ковер-самолет.
1919—1926 гг. Дом-музей В.М. Васнецова».
– Убедились? – насмешливо спросил Алексей. – Как видите,
никаких сов!
– Странно, – пробормотала она. – Неужели у него были два
ковра-самолета?
– Вы имеете в виду Ивана-царевича? – невинно уточнил
Алексей, и Алена снова расслышала ехидную нотку в его голосе.
– Я имею в виду Виктора Михайловича Васнецова, – буркнула
она. – В нашем музее висит совершенно другая картина.
– И вы уверены, что она Васнецова? Я, например, в жизни ее
не видел и ни о каком другом ковре-самолете, кроме этого, на календарике, знать
не знал.
– Совершенно уверена. И на той картине есть совы. Там целых
три совы! Я на тот «Ковер» довольно долго смотрела, пока Майя мне про Гроота
рассказывала.
– Майя? – растерянно повторил Алексей. – Майя Климова, что
ли? Вы с ней знакомы?
– Познакомились в ходе спонтанного интервью, – уклончиво
ответила Алена, испытывая сильнейшее искушение сказать, что она находилась как
раз рядом с Майей, когда ей позвонил Алексей. Ну и Майя, следовательно,
находилась рядом с ней, с Аленой, когда Алексей позвонил ей! И Алена уже почти
поддалась искушению, но тотчас представила, как смутится Алексей, – и не стала
вредничать. Она вообще не испытывала никакого удовольствия, унижая людей или
выставляя их в смешном свете. Вот и сейчас предпочла этого не делать.
– А о чем было интервью? – настороженно спросил Алексей.
– Да о Грооте, я же вам сказала! Майя рассказывала: очень
может быть, что портрет молодой Екатерины, который имеется в нашем музее, –
вовсе не сам Гроот, а кто-то из его далеких последователей. И открылось сие
благодаря какой-то несчастной берлинской лазури. Вы представляете?
– Какой еще берлинской лазури? – раздраженно воскликнул
Алексей. – Вы вообще о чем говорите? Я что-то слабо понимаю… То совы, то
какой-то несуществующий ковер-самолет, а теперь еще и берлинская лазурь сюда
примазалась… Вернее, вы ее примазали. Правду говорил Левушка Муравьев:
совершенно невозможно понять, что у вас в голове происходит!
– Да ему и ни к чему понимать, что происходит в моей голове,
– высокомерно усмехнулась Алена, испытывая, как всегда, сильнейшее раздражение
при упоминании этого господина, вернее, товарища, ведь во внутренних органах,
так же как и в армии, кажется, по-прежнему называют друг друга товарищами. –
Для него главное – что выводы я делаю такие, до которых он со своими присными
вовек бы не додумался.
– Однако от скромности вы не умрете! – фыркнул Алексей.
