Итак, вот что я предлагала. Конечно, здесь должна быть руна
Белого Бога – та, что у скандинавов называется Альгиз. Она напоминает человека,
стоящего с подъятыми к небу руками. Ведь ковер поднимается в вышину! Руна
Белбога символизирует то в человеке, что принадлежит небу, и обеспечивает
покровительство светлых богов. Но здесь должна быть также руна Чернобога,
которая у скандинавов называется Хагалаз. Ее значение – разрушение старых
связей, то есть связи человека с землей. Ковер должен плоско лежать на земле.
Однако он летит! Старые связи нарушены! Необходимы и другие знаки. Руна Радуга,
или северная Райд, – это руна дороги, движения. В магии она означает помощь в
путешествии. Руна Крада, или руна Кано, означает жертвенный огонь, она символ
стремления к недостижимому и воплощения этого стремления, но в то же время –
руна речи, руна заклинания, волшебного слова, с помощью которого ковер-самолет
должен подняться в вышину и полететь. Сила, или руна Зиг, – руна победы. Ведь
Иван-царевич, который стоит на ковре, возвращается победителем – он добыл
жар-птицу, он чувствует себя равным богам, все в мире подвластно ему. Значит,
Сила-Зиг обязательно должна быть изображена на ковре! Следом идет руна Ветер,
Одр, – магическая руна, связанная со стихией воздуха. И она должна быть
центральной в узоре. Ведь ковер-самолет летит по воздуху. Руна Берегиня – Фригг
и Хель – жизнь и смерть, плодородие, возрождение – и в то же время царство
мертвых. Кроме того, эта руна обозначает судьбу как нить, сплетенную
скандинавскими норнами. Герой, поднявшийся в небо на ковре-самолете, испытал
судьбу, и, конечно, он вступил в союз и со светлыми, и с темными силами. Леля –
руна Лагуз – руна интуиции, тайного, порою непостижимого знания, без которого
невозможно движение ковра-самолета. Даждьбог, руна Йер, означает дары богов,
удачное завершение нового начинания. Мы не знаем, каким силам небесным
принадлежит ковер-самолет – это воистину дар богов! А значит, она должна быть в
центре узора.
Такие символы я и предложила В.М.
Выслушав меня, он надолго замолчал. Потом подошел к большому
столу, заваленному папками с черновыми набросками, и достал листки толстой
желтой бумаги. Я уже знала – это прежние, первоначальные эскизы ковра. Он смял
их в один большой, толстый, бесформенный ком и, широко распахнув дверцу
голландки, которая отапливала мастерскую, с силой затолкал туда.
Мы все вскрикнули, вскочили на ноги, однако В.М. остановил
нас резким взмахом руки. Пламя на миг остановилось, словно бы попятилось, но
потом с такой жадностью набросилось на бумажные листы, что несколько их даже
вывалилось из печки, и крошки угля, щепки, какой-то мусор, лежавшие около печи,
мигом затлели, занялись. В.М. и несколько наших мужчин принялись торопливо
затаптывать огонь.
Я не могла сдвинуться с места… Какое-то странное
предчувствие овладело мной. Зачем, зачем я приехала в Москву?! Не лучше ли мне
как можно скорей вернуться домой, вместе со своими дурацкими и, может быть,
опасными замыслами?»
Нижний Новгород, наши дни
От Ковалихи до Алениного дома на углу Ижорской – ходьбы
четверть часа, не больше. Алена проделала этот путь минут за десять. Подбежала
к дому, изрядно запыхавшись, и тотчас увидела на обочине серую «Мазду».
Раздался короткий сигнал, дверца открылась, выглянул Алексей:
– Здравствуйте! Идите, посидим рядышком.
– Посидим, – охотно согласилась Алена, забираясь в машину.
Вообще-то его можно пригласить и домой, но… но как-то не
хочется, если честно.
Почему?
«Боишься, что последует продолжение вчерашней сцены, для
всех унизительной и никому не нужной?» – спросила наша писательница сама себя.
Да, лучше встречаться на нейтральной территории.
– Вот деньги, – протянул Алексей конверт. – Посчитайте.
– Да ну, ерунда какая… – Алена сунула конверт в сумку не
глядя. Она никогда не считала деньги в подобных случаях. Конечно, дурь
порядочная так вести себя, но… но пусть ее лучше считают дурой, чем она
оскорбит человека недоверием, полагала Алена. В общем-то, обманули ее в такой
ситуации только один раз: это был знакомый и как бы даже свой, «блатной»,
меняла-валютчик, передавший ей после обмена евро на рубли (по льготному курсу,
по блату!) на пятьсот рублей меньше. Заметила это Алена только дома, наивно
решила, что Алик (так звали мелкого мошенника) ошибся. На другой день она
напомнила ему о своем существовании, но он сделал очень большие и очень честные
глаза на лице кавказской национальности:
– Не может быть! Вы ошиблись, красавица!
«Красавица» только плечами пожала, зная, что совершенно не
ошиблась, но… кто не успел, тот опоздал. Она просто дала себе слово впредь
всегда деньги пересчитывать, но, конечно, слова не сдержала, как и много других
слов, данных себе прежде и потом. Что касается мошенника Алика, то спустя
неделю после той истории он пропал бесследно, и никто о нем больше ничего не
слышал. То ли сбежал в родные кавказские страны, то ли обиделся на него
кто-нибудь посильней и, с позволения сказать, покруче, чем чрезмерно
снисходительная и мягкотелая Алена Дмитриева.
Да Бог с ним, с Аликом, он вообще ни при чем в нашем
повествовании.
Итак, Алена деньги убрала и перевела разговор на предмет
куда более ей интересный, чем презренный металл (в данном случае – презренная
бумага):
– Как вы себя чувствуете?
– Да так, ничего, вашими молитвами, – пожал плечами Алексей.
– Как обычно, все прошло бесследно.
– Судя по всему, – Алена похлопала по подушке сиденья рядом
с собой, – с машиной все в порядке?
– Слава Богу, – кивнул Алексей. – И я очень прошу меня извинить:
вчера я вел себя омерзительно, но я был не в себе после припадка и дико зол.
– Да я понимаю, – с неловкостью пробормотала Алена, – не
будем об этом говорить. Я на вас совершенно не сержусь, честное слово.
– Ну да, понятно: на больных не обижаются, – усмехнулся
Алексей. – Ладно, проехали. Вы мне лучше вот что скажите: вы были в музее, я
правильно понял? В художественном музее?
– Ну да.
– А почему? Внезапно проснулась тяга к искусству или… или
это как-то связано со мной, с моими вчерашними взбрыкиваниями?
– Или, – сказала Алена. – Вот именно – или. Я хотела
посмотреть… хотела понять, что могло вас довести до такого состояния, какая
именно картина.
– Как же вы могли это понять, если я сам не знаю?
– То есть как? – недоверчиво пробормотала Алена. – Вы хотите
уничтожить картину – и не знаете какую?
