– Вообще-то практически любая картина, перешедшая столетний
рубеж, уже считается большей или меньшей ценностью, так что неизвестно, следует
ли идти на такие жертвы ради подделки сомнительного качества, – усмехнулась
Майя. – Но предположим, он раздобыл нелепейшую мазню, которую не жаль соскрести
ножом и выбросить. И сделал это. И теперь собирается на очищенном холсте
представить публике подделку… Чью? Какого художника?
– Да вон хоть Шишкина! – предположила Алена. – Или
Васнецова. Вон того. – И она махнула рукой на «Ковер-самолет».
Майя посмотрела на нее так странно… Она смотрела и молчала.
И живость, румянец, свет постепенно покидали ее лицо. Погасли глаза. Перед
Аленой опять стояла больная, бледная, измученная и… чем-то очень испуганная
женщина.
– Извините, – проговорила Майя сдавленно, – я как-то… я
совершенно забыла, что меня ждет директор. Заговорилась с вами, и… Извините.
– Нет, это вы меня извините, – пробормотала изумленная
Алена. – Я в вас тут вцепилась, заговорила вас…
«Да что случилось-то?!» – едва не выкрикнула она вслух. Но
удержалась-таки – честное слово, с трудом!
Майя слабо, одними губами, улыбнулась и, резко повернувшись,
пошла к двери. И тут раздалась музыка.
Алена мигом насторожилась. Это была мелодия танго,
аргентинского танго – совершенно уникальная по красоте мелодия Пьяцоллы из его
музыки к фильму «Танго… Гардель в изгнании». Она была хорошо аранжирована,
хорошо исполнялась, однако одна и та же тема вступления, тот же томительный
бандонеон, сопровождаемый искусным свистом, отзвучав, заиграл снова и снова… и
до Алены наконец дошло, что это звучит сигнал сотового телефона. Конечно, на
электронно-бездушные перекаты обычных мобильных мелодий это мало походило, и
все же… точно, мобильник! Кто тот злодей и нарушитель правил, который не
выключил телефон в музее? Это, слава Господу нашему Иисусу Христу, не Алена: ее
телефон звонит совершенно электронно, да еще прищелкивает. У него очень
будоражащая музыкальная композиция, но не танго, нет, не танго – при всей своей
любви к танго Алена сочла бы сущим кощунством сделать его мелодией мобильника!
Тогда, получается, звон раздается из простенькой черной сумки Майи? Почему же
она подозрительно, сердито таращится на Алену? И не она одна, кстати! Вот
прибежала из другого зала хранительница, поджала и без того тонкие, бледные
губы, вонзила в Алену тощий указующий перст:
– У нас строгие правила! Вы должны были прочесть внизу
объявление: сотовыми телефонами в музее пользоваться нельзя, их необходимо
выключить!
Алена демонстративно расстегнула сумку и достала свою
любименькую «Nokia», дисплей которой был непроглядно темен, поскольку находился
в состоянии глубокого покоя, и сообщила:
– Прошу прощения, мой телефон не выключен, конечно, но и не
звонит.
Хранительница недоверчиво посмотрела на Алену, на ее
телефон, потом растерянно повернулась к Майе:
– Майя Алексеевна, извините, но это, кажется, у вас…
– Да нет, не может быть, – пробормотала Майя. – Это не мой
звонок…
И вдруг, ахнув, принялась торопливо расстегивать,
просто-таки рвать застежку своей сумки. Кое-как справившись с ней, выхватила
мобильник, совсем простенькую «Motorola»… Ну да, дисплей сияет, бандонеон
звучит на полную катушку!
– Но это не… – растерянно пробормотала Майя. – Это не…
– Это не ваш телефон, да, Майя Алексеевна? – воскликнула
хранительница и почему-то снова с тем же обвиняющим выражением уставилась на
Алену, как будто подозревала, будто именно она подбросила Майе в сумку нагло
поющий аппарат.
– Телефон-то мой, да мелодия у меня всегда была другая! – с
непомерным изумлением воскликнула Майя, вертя в руках мобильник столь
растерянно, словно видела его в первый раз в жизни. – Не пойму, я ничего не
пойму… Настройка поменялась, что ли? Разве так бывает, чтоб само собой?
– Всякое бывает, я думаю, – пожала плечами Алена. – Ничего
страшного, очень красивая мелодия. Это Пьяцолла все-таки, не какой-нибудь там
«Черный бумер». Да вы возьмите трубку, кто-то же вам звонит!
– Да, правда! – Майя снова посмотрела на дисплей: – Номер не
определился, странно… – Но все же нажала на кнопку приема: – Алло! – И тотчас
опустила трубку: – Опоздала, там уже отключились.
И сразу вздрогнула – так резко зазвонил телефон в ее руках
снова. Но звучала уже не мелодия Пьяцоллы, а совершенно другая мелодия:
обычный, простенький, «отстойный» «Турецкий марш». Алена думала, его уже ни в
одном мобильнике не услышишь, однако, оказывается, жив, курилка!
– Алло! – нервно крикнула Майя. – Кто это? – И тут же
заговорила совсем другим тоном, радостно-удивленным: – Ой, Алеша, здравствуйте,
как я рада вас слышать!
Теперь вздрогнула наша писательница. Хотя с чего бы? Алеш,
то есть Алексеев, на свете превеликое множество, совершенно незачем ей так
напрягаться…
– Да, меня уже выписали из больницы, слава Богу. Ужасно
надоело болеть! – радостно журчала Майя. – Домой звонили? А я в музее… К
сожалению, работать мне еще нельзя, я так просто зашла, потянуло… Ну, вы
понимаете. Да, вы правы, хожу по залам, смотрю любимые картины. А как вы,
Алеша? Как Галочка, Ваня? Я вам вчера вечером звонила, но дома никого не было.
Поздравить вас хотела. Алеша, вы чудесный человек, и дай вам Бог всего самого
счастливого в жизни, встреч счастливых, надежд… чтобы дети радовали… ну,
словом, чтобы все-все было замечательно, без болей и болезней. Да? Хорошо,
созвонимся вечером. До свиданья, Алеша, привет ребятишкам, ладно?
Майя нажала на сброс, убрала телефон в сумку, но на ее лице
все еще играл отсвет улыбки.
Хранительница и Алена глаз с нее не сводили. Хранительница
смотрела с жадным любопытством сплетницы, Алена – с не менее жадным
любопытством исследовательницы.
Ой, как интересно… Опять свет в глазах, опять блеск улыбки!
И даже, можно сказать, возвращение молодости в увядшие черты, и мягкий румянец,
и трепет расцветших губ… И все это после разговора с Алексеем Стахеевым? Ой,
как интересно!
