– Скажем, еще один портрет Екатерины, так называемый конный
портрет, а также «Конный портрет Елизаветы Петровна с арапчонком», «Портрет
Елизаветы в черном домино, с маской в руке», «Портрет генерал-губернатора
Левендаля с женой», «Портрет великого князя Петра Федоровича»… Если о названных
мною полотнах доподлинно известно, что они принадлежат кисти Георга Кристофа
Гроота, немецкого художника, жившего и работавшего в России, то насчет портрета
княгини Екатерины в охотничьем костюме всегда высказывались некоторые сомнения.
Якобы иконографический тип отличен от гроотовской манеры. Хотя тут я не
слишком-то согласна, Гроот именно такие лица писал – чуть вытянутые, как бы
изможденные. «Конный портрет Елизаветы Петровны» – единственное исключение, но
императрица была дама дородная, с весьма пухленьким личиком, поэтому
изможденным его написать вряд ли представлялось возможным.
«Не то что твое», – подумала Алена, вглядываясь в бледное
лицо Майи. Впрочем, как только реставратор начала говорить о любимом деле, ее
измученное лицо изменилось, на него вернулись краски жизни, еще недавно
казавшиеся безвозвратно стертыми. Майя явно беззаветно любит свою работу,
конечно, в ней состоит единственный смысл ее существования. Как это печально,
наверное…
«Да почему?! – сама себе возразила наша писательница,
которая тоже беззаветно любила свою работу и тоже видела в ней единственный
смысл существования… тем паче что та была и единственным источником ее доходов.
– Что ж тут печального? Каждому свое! Во всяком случае, работа отвечает Майе
взаимностью, в отличие от мужчин, которые разбивают сердца женщинам, уходя к
другим. Картины никогда не покинут ее, в отличие от детей, которые вырастают и
отдаляются от своих матерей…»
– Существует мнение, что Георг Кристоф Гроот только начал
этот портрет, но умер во время работы, – говорила между тем Майя. – Точная дата
написания портрета неизвестна. У нас он датирован обтекаемо: 1740-е годы.
Исследователи предполагают, что завершить изображение Екатерины мог брат
Гроота, Иоганн Фридрих. Это был замечательный художник-анималист, однако опыта
в написании портретов он не имел.
– Вы говорили о результатах какой-то экспертизы, – напомнила
Алена. – Значит, она подтвердила, что картина принадлежит кисти не Георга
Кристофа, а именно Иоганна Фридриха?
– Она только подтвердила, что у Георга Кристофа был соавтор,
а также то, что портрет был закончен ближе к концу века.
– То есть как?
– Да так. Повторяю, портрет датируется 1740-ми годами.
Поскольку Георг Кристоф Гроот умер в 1749 году, позднее он никак не мог к нему
прикоснуться. Но каким же тогда образом среди красок, которыми написан портрет,
появилась берлинская лазурь?
– Это синенькая такая? – нахмурилась, припоминая, Алена. –
Кстати, меня всегда интересовало, а почему она, собственно, берлинской
называется?
– Считается, что впервые ее получил в начале XVIII века
берлинский красильщик Дисбах. И вы правы – она именно что замечательного синего
цвета.
– А что же с ней не так? Ведь если она была получена в
начале XVIII века, значит, Гроот в 40-е годы вполне мог ее использовать.
– В том-то и дело, что не мог.
– Почему?
– Потому что… Ладно, я вам подробнее расскажу. Дисбах
получил ее совершенно случайно. Понимаете, в своем производстве он использовал
поташ, то есть карбонат калия К2СО3, – мимоходом, с легкостью необычайной
уточнила Майя (Алена вспомнила, что когда-то, давным-давно, на выпускных
экзаменах в средней школе она получила пятерку на экзамене по химии… видимо, с
перепугу получила, не иначе, причем перепугалась до такой степени, что
постаралась быстренько забыть обо всей химии на свете!). – И вот однажды,
совершенно неожиданно для самого Дисбаха, раствор поташа в соединении с солями
железа дал очень красивое синее окрашивание. Дисбах начал выяснять, почему так
произошло сейчас, но не происходило раньше. Он был очень дотошный человек и
смог установить, что поташ из последней партии был прокален в сосуде, в котором
раньше была бычья кровь. Просто не помыли посуду и прокалили в ней поташ…
Осадок, который давал этот поташ с солями железа, после высушивания представлял
собой темно-синюю массу с красновато-медным металлическим блеском. Дисбах
попытался использовать это вещество для окрашивания тканей – и пришел в восторг
от результата. Итак, у него появилась новая краска – относительно дешевая,
неядовитая, устойчивая к слабым кислотам, а главное – исключительно красивого, интенсивного
цвета. Например, для получения голубой краски достаточно было на 200 частей
белил взять всего одну часть нового пигмента, то есть в девять раз меньше, чем
традиционного ультрамарина! Неудивительно, что новая краска, сулившая большие
выгоды ее открывателю и производителю, быстро вытеснила прежний ультрамарин. И
неудивительно также, что Дисбах очень долго держал ее производство в секрете.
Художники пока что работали с ультрамарином. Только спустя два десятилетия
английский врач, естествоиспытатель и геолог Вудворд разгадал секрет Дисбаха и
тайну берлинской лазури. Теперь краску мог получить каждый желающий: надо
только прокалить с карбонатом калия сухую кровь, полученную с боен, обработать
массу водой, добавить к раствору железный купорос с алюмокалиевыми квасцами и,
наконец, подействовать на смесь соляной кислотой. Позднее французский химик
Пьер Жозеф Макёр опытным путем выяснил, что вместо крови можно использовать
рог, кожу, шерсть и другие животные остатки. Процесс производства краски
упростился. И все же то, что при этом происходит, оставалось невыясненным до
20-х годов XIX века.
Алена опять вспомнила экзамен по химии и только тяжело
вздохнула…
