Алексей резко отвернулся от картины.
– Не преступление, а болезнь? – повторил он хрипло. – Вы
хотите сказать, что я в самом деле сумасшедший? Ну так нет, нет, понимаете?! То
есть само собой разумеется, что ни один псих в своем безумии не признается, и
все же… Неужели вы не видите отчетливой связи причины и следствия? Я Муравьеву
говорил сразу, что меня кто-то опаивает или подсыпает что-то, клялся, что здесь
какие-то темные дела творятся. И вот – совершенно очевидно: мы сидим в
ресторане, пьем и едим, а после этого на меня накатило! Ответ один.
– Один? – подняла брови Алена. – И какой же?
– Да что вы дурочку-то из себя строите?! – взъярился
Алексей. – Будто не понимаете ничего!
– Не понимаю. Если на вас накатило, как вы изволили
выразиться, почему не накатило на меня? Мы весь вечер провели вместе, ели и
пили практически одно и то же…
– Не одно и то же, – быстро возразил Алексей. – У вас на
закуску была, помнится мне, строганина и салат «Цезарь», а мы все трое ели
жареные баклажаны и эту, как ее, курицу с грецкими орехами и авокадо.
– В самом деле, – кивнула Алена. – Тогда что получается, я
вас опоила или окормила отравой какой-то? Но почему она подействовала только на
вас, а не на ваших детей?
– Откуда вы знаете, – едко усмехнулся Алексей, – может быть,
Галя с Ванькой тоже бились в припадках? Да нет, глупости, дурацкая шутка, на
самом деле я вас не подозреваю ни в чем, потому что вся эта гадость со мной
началась задолго до вашего появления в моей жизни. Скорей уж я буду
ресторанного повара подозревать, который нам еду готовил.
– Нет, тогда лучше официанта, – хмыкнула Алена. – Он точно
знал, кому какая тарелка достанется. Он вам небось и подсунул отраву.
– Тяжелый случай, – угрюмо сказал Алексей.
– Тяжелый, – согласилась Алена. – Нет, не думаю, что в
ресторане что-то произошло, все всё время были на глазах друг у друга. И даже
если заподозрить самое ужасное – что ваши дети как-то замешаны… Но они ведь
постоянно были так или иначе на глазах у нас: когда мы уходили с Анж… то есть с
Галиной, вы оставались с Иваном.
– Они довольно долго ждали нашего приезда, вы забыли? –
проговорил Алексей. – Чуть не час. Времени для чего угодно хватило бы.
– Ну да, смазать край бокала отравой или корочку хлебца ею
натереть, – усмехнулась Алена. – Да бросьте, ну что за чепуха? Я не верю в эту
чушь. Да и вы, мне кажется, в нее тоже нисколько не верите, вы просто
закрываете глаза на очевидность. Причины только в вас, только в вашем здоровье,
понятно? Я не знаю, что и почему заклинило вас на идее что-то сотворить с
какой-то картиной. Кстати, а что за картина, к которой вас влечет с такой
патологической силой, не помните?
– Говорил раньше и теперь повторяю: не помню, – пробормотал
Алексей. – То есть в те минуты, когда на меня… накатывает, конечно, знаю, а
после припадка – нет. Да не в том дело! Значит, вы считаете, что это мой
собственный сдвиг по фазе и больше ничего?
Алена сочувственно на него поглядела. Тяжело называть
человека безумцем. Правда, тяжело. Все равно как сообщить ему походя о его
смертельной болезни!
– Не мне диагноз ставить, повторяю, а врачу, – неловко
пробормотала она. – Почему бы вам хотя бы с Иваном не посоветоваться? Он же
все-таки какой-никакой, а профессионал.
– Да я уже, кажется, говорил, что дети меня и без того
сумасшедшим считают… – пробормотал Алексей. – К тому же, повторяю в восьмисотый
раз, я не могу просить совета у того, кого более или менее подозреваю в кознях
против себя. Ладно, хватит, закроем тему. Дурак я был, конечно, что полез за
советом к Муравьеву, дурак я был, что послушался его и связался с вами. Только
душу зря растревожил, поверил…
– Поверили, что я могу вот так, одним мановением руки, как
сказочный облакопрогонник, все ваши беды развеять? – саркастически спросила
Алена. – На бобах разведу любую беду? Нет, признаюсь в собственном бессилии.
Или я слишком мало знаю, или…
– Да нет, не в том дело, – резко прервал ее Алексей. – Не в
том, что я поверил в ваши сверхъестественные детективные способности. Я вам как
женщине поверил. Я подумал, что это был просто с вашей стороны… шаг ко мне
навстречу. Понимаете? Вы меня с первой минуты поразили, я просто обмер… Вот это
да, думаю, не бывает таких женщин… не бывает, однако она стоит передо мной… А
Левушка в то же время какую-то ерунду болобочет насчет ваших талантов
следовательских и шутки выдает дурацкие насчет женитьбы… Я ушам не верил,
Господи, думаю, да неужели еще не все потеряно в жизни, неужели судьба моя
может так счастливо измениться? И всякие дурацкие юльки-юбки отойдут в прошлое?
Я нарочно говорил тогда, что меня волнует ее отношение, что не хочу ее терять,
я ведь хотел… хотел в вас ревность возбудить! Понятно?
Алена знала, что человек с вытаращенными глазами – зрелище
не слишком-то эстетичное, поэтому сдерживала внешнее проявление своих эмоций,
елико возможно. Другое дело, что удавалось это, похоже, плохо.
Неужели Алексей говорит правду? Значит, тот поцелуй что-то
значил для него? Неужели он… а она-то… Вот раззява! Проглядела вспышку чувств,
словно невнимательный астроном, проглядевший вспышку на солнце! Все-таки
разлука с Игорем произвела на нее жуткое воздействие, ожесточила, душу словно
камнем одела: сексуальное влечение к себе она распознает запросто и так же
запросто на него отвечает, а вот интерес более глубокий, более трогательный,
сердечный интерес не замечает – не хочет замечать, что характерно!
Или дело не только и не столько в ее душевной черствости и
ожесточенности? Алексей ей нравится… точно, нравится… вот сейчас, когда он
вдруг шагнул навстречу и схватил ее в объятия, ее тело привычно и радостно
готово отозваться, но…
Но что-то мешает. Сдержанность? Стыдливость?
Ха-ха. Три ха-ха!
Мешает жалость. Та самая жалость, которую она ощущала к
Алексею с первой же минуты, как узнала о его загадочных припадках. И, будем
называть вещи своими именами, к этой жалости в изрядной степени примешивается…
брезгливость. Безумие вызывает в обычном, нормальном человеке такое же
отвращение, как дурная болезнь, как проказа. Оно не заразно, но мы страшимся
его, словно чумы!
– Нет, Алексей, нет, пожалуйста, – забормотала Алена
бестолково, пытаясь отвести его руки, которые обнимали ее, обнимали жарко,
жадно, уворачиваясь от его губ, закидываясь назад, чтобы отстраниться, и
невольно подставляя шею под его поцелуи. – Да нет же, вы неправильно поняли,
мы… мы не должны, мы не можем…
