Алена молчала не оттого, что ей так уж плевать было на
правила дорожного движения и на все прочие узаконения. Нет, она была изумлена
до крайности: ведь Покровка – улица непроезжая! Конечно, мелькают на ней
годом-родом кое-какие авто, но это или дорожные службы, или милиция, или машины
инкассаторов. Всем прочим въезд на Покровку и пересечение ее строго запрещено.
Просто удивительно, что напротив Театра драмы не дежурит патрульная машина ГАИ.
Ну ничего, сейчас их перехватят на площади Минина, там аж два поста: постоянный
около автобусной остановки под кремлевской стеной, и еще патрульная машина
«стережет» стоянку такси неподалеку от Выставочного зала.
Странно, конечно… Патрульной машины нет и здесь. А которые с
поста, они там спят, что ли, в своей «стекляшке»? Неужели не видят, что «Мазда»
не просто выехала с Покровки, но и не повернула в объезд сквера на площади
Минина – даже Алена, которая совершенно не была автомобилисткой, знала, что
нужно ехать именно туда! – а понеслась рассудку вопреки, наперекор стихиям
прямо на площадь?
– Лихо… – пробормотала Алена наконец. – Вообще-то…
И осеклась, забыв, что, собственно, хотела сказать. Ну вот
здесь-то, напротив главных ворот кремля, Алексей всяко должен был свернуть на
Варварскую! Конечно, его квартира находится на Большой Печерской, бывшей улице
Лядова, но и туда нужно объезжать по Минина, по Пискунова, в конце концов, так
куда ж он мчится, что, решил по Верхне-Волжской набережной добраться до дому?
Вот уже здание биологического факультета университета, вот троллейбусная
остановка, а там, впереди, Дом архитектора… уже въезд на набережную, слева
памятник Чкалову… Ой, слава Богу, Алексей сворачивает налево, ко вторым воротам
в кремль. Отсюда можно попасть к зданию городской администрации и, между
прочим, к художественному музею, который располагается в бывшем доме бывшего
военного губернатора.
Да, но въезд машинам без пропусков в кремль запрещен. И
дяденька в будке охранника (ну наконец-то хоть один страж порядка нашелся во
внезапно обесстражевшемся городе!) уже грозно поглядывает на «Мазду», которая,
словно ошалев, несется на запретную территорию.
– Алексей, вы что?! – воскликнула наконец Алена. – Ну хватит
лихачить, право, уже не смешно. Остановитесь, у вас же будут…
Она не успела выговорить «неприятности», как Алексей
тормознул так резко, что Алена едва не вылетела в ветровое стекло: конечно, она
не застегнула ремень безопасности, да и Алексей его не надел и ударился грудью
о рулевое колесо.
– Что вами? – сердито крикнула она.
– Что со мной? – воскликнул Алексей и повернулся к ней.
Алена даже руки стиснула у горла, так испугало ее
потерянное, бледное, потное лицо Алексея, его хриплый голос, его остановившиеся
глаза.
А тот смотрел на нее, но словно бы и не видел. Зрачки его
сузились, взгляд метался, губы дрожали.
– Алена, не пускай меня, – пробормотал он не своим,
жалобным, измученным голосом. – Алена, я не хочу в музей, не хочу этого делать!
Не заставляйте меня, да что вам от меня надо?! – вдруг закричал Алексей и
вцепился в ручку двери. Но тотчас отпрянул от нее, сунул Алене пульт: – Не
выпускай меня, слышишь? Ни за что не выпускай! Я ведь уничтожу ее, изрежу! Я не
хочу! – Закрыл глаза, прошептал хрипло: – Совы… совы летят, какой туман, какая
мгла… Как высоко, как прекрасно в высоте, а на земле… – Осекся, и тотчас лицо
его изменилось, стало тупым, безжизненным, упрямым, осатанелым: – А ну, выпусти
меня! А ну, открой дверь!
И он навис над Аленой с таким выражением, что она
ужаснулась. Безумные, пустые глаза, как страшно! Алена с силой отшвырнула
Алексея к дверце. Нажала на свою ручку, та не поддалась, Алена выставила пульт…
Она представления не имела, как с ним обращаться! Странно, но в дверце что-то
щелкнуло, она медленно приотворилась… Алена вылетела пулей, кажется, что-то
крича от страха… Руки Алексея вцепились в нее сзади, но она снова отшвырнула
его и захлопнула дверцу.
Выставила пульт вперед, нажимала наугад на все кнопки
подряд, совершенно не представляя, что станет делать, если Алексей вырвется
наружу…
Видимо, нажала все правильно. А впрочем, и Алексей больше
никуда не рвался – сгорбился, уронив голову на руль, притих.
Тогда Алена смогла наконец перевести дух.
Что это было, Господи помилуй?!
Дурацкий вопрос. Тот самый припадок безумия, о котором
Алексей рассказывал раньше, – яростное стремление ворваться в художественный
музей и что-то там натворить с одной из картин. С какой? Да Господь ее знает,
как она называется. Может быть, Алексею и самому это неизвестно, ведь когда и
Алена, и Муравьев пытались у него вызнать название картины, он не мог ничего
сказать. И сейчас не назвал ее.
А впрочем, какое имеет значение, как она называется, та
картина? Сейчас важнее другое – что делать с Алексеем? Он полулежит на руле,
впечатление такое, что лишился сознания. Где-то Алена читала, что после бурного
припадка безумия больного всегда настигает приступ слабости. Алексей, значит,
именно что больной?
Ну, диагноз ему должны поставить врачи, а они, судя по его
рассказам, не слишком-то жаждут это сделать. Или просто в затруднении? В самом
деле, картина вырисовывается странная и, наверное, труднообъяснимая.
Опять это слово – картина…
Какая же картина?
Имеет ли это значение?
Так, надо отвлечься от слова, от неизвестной картины,
собраться с мыслями… Надо что-то делать, делать, на что-то решаться…
Да что особенно выдумывать? Надо немедленно вызвать к
Алексею врача!
Что, прямо вот так набрать на телефоне 03 и вызвать
психиатрическую бригаду? Приедут какие-то чужие люди, вкатят укол какого-нибудь
пугающего успокоительного, заберут Алексея в психушку, может, даже смирительную
рубашку на него наденут… А Алена спокойно пойдет домой?
Нет, это не выход. Все-таки не чужой человек…
Господи, ну почему она столь уединенно живет в своем родном
вроде бы городе? Знакомства у нее чрезвычайно не полезные, она даже не знает, к
кому обратиться в столь безумной (вот уж правда что!) ситуации. Был бы у нее
какой-нибудь знакомый психиатр… а кстати, он был, был, но, на беду, сам
оказался психом и был упрятан с помощью Алены и Льва Ивановича Муравьева
(именно тогда они и познакомились, кстати!) за крепкие решетки
[4]. И с тех пор
она ни с психиатрами, ни с психологами, ни с психопатами больше не водилась.
