На всем свете не было несчастнее человека. И не осталось ни капли коньяка, чтобы залить горе. Если в жизни и на службе он привык сваливать ошибки на других, то тут, на рыбалке, выходил иной счет. Свою опрометчивость на судака не свалишь. Поэтому и горе выходило долгим, искренним.
«Что я себе думаю? — мысленно ругал себя Игнатов. — Жалею о какой-то рыбе. Позор! Позор!» — но ничего не мог с собой поделать.
— Здравия желаю, ваше превосходительство! — послышался глухой басок, и в приближающейся лодке Игнатов заметил горбоносого Борца. Глянул на часы: точно восемь!
— Выпить есть? — едва шевеля опухшими губами, просипел Игнатов.
Борец достал бутылку водки, два стопарика, бутерброды с икрой и красной рыбой.
Разлил. Выпили.
Игнатов вцепился зубами в бутерброд. Появление Борца напомнило ему о важнейшем деле, ради которого он приехал сюда. Дело это может перевернуть всю его жизнь. И все же он не сразу сумел подавить огорчение. «Ведь дело! Дело прежде всего, — думал он. — Пять миллионов евро. А я переживаю из-за какой-то рыбы. Пускай себе гуляет. Нет, не могу!»
— Если бы ты видел, какую рыбу я упустил, — глухо сказал он Борцу. Тот непонимающе поглядел на него и ничего не сказал.
После этого Игнатов вдруг протрезвел и завел разговор о деле.
«Боинг» из Франкфурта-на-Майне прилетал в среду. Наготове стоял российский самолет «антей», который должен был доставить всю валюту в Ташкент. Из «Боинга» ее должны были перегрузить в бронированный автомобиль, и водитель-инкассатор, проехав какие-нибудь двести метров, останавливался возле «антея». Охрана сосредоточивалась главным образом у самолетов. Двести метров броневик преодолевал на глазах у всей охраны. У «антея» азиатская охрана действовала совместно с российской.
И только на одном отрезке пути — от самолета к самолету — деньги можно было взять. От «антея» и «Боинга» инкассаторский броневик должны были закрыть два «Урала». Всего на одну минуту. Нашей охране будет приказано остаться у «Боинга». С инкассатором в кабине может оказаться максимум один охранник. Ни тот ни другой не должны быть свидетелями.
Горбоносый кивал: «Ясно! Ясно! Так точно!»
Помолчав и выслушав несколько уточнений и замечаний, Борец доложил сам о плане операции, которую предполагалось провести на тех самых двухстах метрах. Сказал, что все проверено и люди готовы.
Все эти сообщения Игнатов выслушал молча, сжав губы. Не надо было большого воображения, чтобы представить, какой начнется переполох после пропажи пяти миллионов в новой европейской валюте. Игнатов уже свыкся с мыслью, что его понизят, скорее всего, в должности. А Грязнова попросту снимут с работы. Но судьба Грязнова его не интересовала. На подходе к должности начальника МУРа был Гончар.
Это самый благополучный расклад. А если провал?
Холодок впервые прошелся по спине Игнатова. До этого ему казалось, что он обезопасил себя со всех сторон. А тут представил себе крах, представил, что он теряет. Уверенность вдруг покинула его, и слепящее небо показалось страшным. Они молча допили водку и поплыли обратно. Расстались, не обмолвившись ни единым словом.
После того как Игнатов вышел из лодки и поднялся на косогор, волоча щуку, Борец еще долго качался в лодке, имитируя рыбную ловлю и размышляя о своем. Если бы Игнатов мог знать обо всех мыслях своего подручного, он бы вернулся и в исступлении разрядил в него всю обойму. Но ровный голос, всегдашняя непоколебимость горбоносого Борца и подобострастный тон верного пса ни разу не вызвали у него подозрений.
Глава 31 Нападение
Из города в аэропорт бронированный «фольксваген» мчался в сопровождении пяти полицейских машин. Над Франкфуртом висела тяжелая туча, там громыхала гроза и шел проливной дождь. А на половине пути как будто ножом отрезало дождевую полосу. Стало солнечно. Дорога лежала чистая и прямая, как стрела. Стекла машин быстро высохли. Аэропорт сияющей громадой встретил их. Ворота в условленном месте были распахнуты. Затянутые в мундиры полицейские откозыряли промчавшемуся эскорту и проводили его взглядами. «Фольксваген» лихо подкатил под огромное серое брюхо «Боинга».
Заместитель начальника полиции города Генрих фон Клейст доложил начальству, что груз доставлен в аэропорт и погружен в самолет.
Погрузка в это время заканчивалась. Каждый ящик с валютой охраняли двое полицейских. Наконец двери были захлопнуты, люки задраены. Пассажирский салон ярко осветился. В дальнем конце его, слегка затемненном, возле ящиков с валютой застыла охрана.
«Боинг» тяжело пробежал почти всю взлетную полосу, нехотя оторвался от земли и взял курс на восток.
Водитель-инкассатор Иван Мостовой в эту ночь спал плохо. Ссора с женой и дочерью окончательно доконала его. Они не смогли найти общий язык по простому вопросу, хотя два эти существа составляли смысл его жизни. Нет, была еще внучка. Как раз из-за нее и разгорелся спор. Получалось, что вся женская часть семьи ополчилась против него.
Дочка в третий раз выходила замуж. Если два первых мужа были соотечественники, правда один азербайджанец, но осевший в Москве, то третий вообще оказался французом. Дочка от первого брака, пятилетняя Настенька, унаследовала от погибшего в Чечне отца-лейтенанта пронзительно синие глаза, светлые курчавые волосы и добрый, спокойный нрав. Как уж там он сражался в Чечне со своим спокойным характером и неторопливой повадкой, Ивану Мостовому было неведомо. Наверное, дома проявлялись одни стороны характера, а в бою — другие. Потому что орден Мужества остался в семейной шкатулке. Что теперь о нем?
Француз уезжал в Париж и хотел забрать не только жену, но и Настеньку. Действовал он, конечно, по указке дочери, которая умела крутить мужиками и заставляла выполнять все ее прихоти. Как ей это удавалось, Мостовому было непостижимо. Иногда, глядя в родное, знакомое до мельчайших подробностей лицо дочери, он вдруг улавливал такую отчужденность, словно общался с совершенно незнакомым человеком. Вот за этой неведомой чертой и лежала та загадочная часть ее души, которая позволила ей не сломаться от горя, когда погиб первый муж, закончить образование, вертеться в непонятных ему сферах бизнеса, откуда неожиданно явился второй муж, а после короткого перерыва — и третий.
Мостовой не так переживал предстоящий отъезд дочери, хотя и было грустно. Но потеря внучки для него вообще была невообразима. Что такое не общаться с ней ежедневно, а видеться раз в пять лет? Конечно, потеря. Настенька будет другая, и жизнь другая. И он сам выйдет в тираж и уже не сможет так чувствовать и любить, как сегодня. Не признаваясь никому, он внутренне считал, что знает об очередности предстоящих событий до мельчайших подробностей. И его ужасала картина, когда он, дряблый и немощный, будет встречать из Парижа повзрослевшую внучку, которая уже не одарит его ни солнечной улыбкой, ни ласковым словом, а будет с удивлением взирать на ставшего чужим старика.
Поэтому он решительно воспротивился тому, чтобы дочь забирала в Париж Настеньку. Говорил, что ей надо жить и учиться в Москве, а Европа от нее не уйдет. Жена и дочь стояли на другом, говорили о европейском образовании и европейской культуре, о необходимости жить по-человечески, как будто собственную нынешнюю жизнь они человеческой не считали. Жена почему-то тоже поддерживала дочь и говорила, что семья должна быть единой.
