Грязнов с сомнением покачал головой:
— Там, вообще говоря, какая-то темная история. Заявления от потерпевшей поначалу не было. Но по горячим следам ребятки из местного отдела внутренних дел порыскали, допросили, кого смогли, а потом будто бы поступила информация, что потерпевшая просит дела не возбуждать. В общем, время прошло, генерал как бы сам взялся за частное расследование, вспомнив свое оперативное прошлое. А ты знаешь, когда кто-то слишком на себя надеется, результат практически нулевой. Как правило. Потом к местным сыскарям пришло оттуда, — Грязнов поднял палец в сторону потолка, — указание дело об изнасиловании засекретить и проводить без огласки. А языки-то надо было раньше запирать, теперь же всем все известно. Словом, скажу тебе, Саня, обычный совковый бардак. Занимаются, конечно, но, подозреваю, через пень-колоду. Так что ты, зная ситуацию, не сыпь соль на рану… Ну, а я что? Инициатива, как тебе известно, наказуема. Мне нынче звонил твой драгоценный шеф и предложил, как всегда, в ультимативной форме, подключаться к твоему расследованию и взять на себя оперативно-розыскные мероприятия. Наверное, чтоб ты меньше бегал. Вот так. Считай, что я уже приступил.
Глава 6 Дачка на Пахре
Пономарев приехал от Викулова сердитый. Турецкий встретил его с поощрительной улыбкой.
— Ну давай, что сумел накопать у нашего теоретика?
— Да ничего!.. Общие соображения, не больше. То, что мы с вами уже не раз обсуждали насчет кредитов, их незаконного прокручивания и так далее. Все это — на поверхности. Не знаю, может, кому-то и будет польза от всех ихних «теорий», только нам, пашущим на земле, от них ни холодно ни жарко. Разве что как пример… Иллюстрация.
— А что конкретно? — настаивал Турецкий.
— Ну какие-то обобщения по всем этим последним, «банковским» делам. Во-первых, поразительная наглость нападавших. Попытку ограбления, к примеру, даже и не инсценировали. Киллеры, похоже, действовали под личиной врачей «скорой помощи». Были замечены белые халаты. В двух случаях из четырех известных. Я тут для себя выписал кое-что, если хотите, дам прочитать.
— Естественно, хочу. А сам Викулов как выглядит сейчас?
— Ну вы же в курсе, наверное?
— В курсе.
— Так и выглядит. Вами интересовался. Я понял, что хочет встретиться. Возможно, как раз по этому поводу. А вообще, скажу вам, Александр Борисович, меня во время разговора с генералом не оставляло ощущение, что все эти банкиры, труд этот его и остальное ему сейчас абсолютно до лампочки. И выглядел он таким растерявшимся опером, который парочку раз грандиозно сел в лужу. Но мне не отказал, ответил на все мои вопросы, позволил даже ксерокс снять с некоторых своих документов. Но, я повторяю, в основном общие соображения.
— Ладно, тогда продолжаем заниматься своими делами. Теория теорией, а нам нужны убийцы…
Впоследствии выяснилось, что Стас Пономарев был вовсе не далек от истины, характеризуя генерала как провалившегося опера. Викулов в какой-то момент, обуреваемый ненавистью к насильникам, а также почему-то повинуясь, вопреки всякой логике, просьбе дочери не поднимать шума, поскольку все равно никого наказать не удастся, а грязи на ее голову выльется предостаточно, решил взять бразды расследования в собственные руки. Казалось, он это сможет. Он был достаточно уверен в своих силах, в своем опыте, наконец. И потому уговорил Марину написать-таки заявление, которое и было передано в то самое отделение милиции, сотрудники которого примчались первыми по вызову из ресторана.
А в один из дней Василий Георгиевич, сменив генеральскую форму на обычный костюм, решил заняться личным сыском. Ему все казалось, что местные оперативники просто не умеют работать… Понимал, что поступает не совсем умно, но что-то его прямо-таки подталкивало действовать.
Он несколько раз посетил злополучный ресторан, где, как всегда, сражались гладиаторши, срывая друг с дружки узкие тесемки, которые лишь условно можно было назвать купальниками. И белокурая «Жизель», потеряв опору и последние лоскутья, ловко падала, раскинув ноги. И трюк этот неизменно вызывал шок у публики, которая стремилась тут же, немедленно и щедро, вознаградить пострадавшую.
За одним из столиков, где собрались бритоголовые хмыри, Викулов услыхал однажды обрывки фраз о «чувихе», которую здесь «трахали». И хотя ничто не указывало на Марину, он решил выследить одного из парней.
Стесняясь собственного легкомыслия и оставив машину, он сел в троллейбус. Только жуткая обида за дочь и непримиримость Марины заставляли его действовать таким образом. Он проехал несколько остановок, наблюдая за бритоголовым. Незамеченным сошел на остановке, где тот выскочил. Долго плутал между зданиями, стараясь не упускать его из виду. Когда, наконец, громады зданий сомкнулись, парень исчез. Викулов растерянно остановился, размышляя, как поступить дальше. Теоретически он понимал, как надо грамотно вести слежку, и готов был уверенно учить этому других. Но гнев и боль затуманили ему голову. А может быть, он никогда и не был расположен к сыскной работе? Во всяком случае, оставшись в одиночестве, он почувствовал себя беспомощным.
А когда повернул назад, бритоголовый как из-под земли вырос перед ним.
— За мной следишь, сука? Чего надо?
Поправив очки, Викулов хотел изобразить удивление, но от размашистого тычка полетел в канаву. И пока искал очки, бритоголовый как появился, так же внезапно и пропал из виду.
В местном отделении милиции Викулов представился, однако не стал рассказывать о своей позорной слежке. Но потребовал, чтобы ему показали все материалы расследования. Затем просмотрел картотеку преступников, втайне надеясь обнаружить в ней своего обидчика. Однако так и не нашел.
Тем не менее хорошо поставленным твердым голосом он потребовал отчета у местных пинкертонов. И убедился, что они так же далеки от разгадки, как и он сам. Но замначальника отделения седеющий майор Феклистов по кличке Лупатый вовсе не был намерен принимать обвинения в бездеятельности. И на все вопросы и упреки отвечал заученными фразами:
— Работаем. Стараемся…
Он запомнился глазами навыкате, выпирающим кадыком и вставными челюстями. А мог бы запомниться еще пристальным взглядом и неторопливыми движениями, которые свидетельствовали о его внутреннем спокойствии и благополучии.
Он вежливо проводил недовольного генерала, но при этом не потерял уверенности и достоинства. Вытянувшиеся в струну оперы понимали, что генерал не был их непосредственным руководителем. Однако не могли и не восхититься выдержкой своего начальника, старались брать с него пример.
Никто из молодых не предполагал, что спокойствие Лупатого происходило вовсе не от силы воли, а от сознания, что главная опасность кроется совершенно в ином.
Вечером того же дня Феклистов был настроен нервически, рычал на домашних, ожидая телефонного звонка. И когда в условленный час заговорил мобильник, он представил себе на другом конце Москвы широкоплечего горбоносого человека и ответил с волнением, прикрывая рукой телефон, чтобы кто-нибудь из домашних не мог его услыхать:
