Александр Михайлович терпеть не мог, когда кого-то приходилось ждать. Вдобавок неизвестно, когда Матевосян освободится. Потом, он может где-нибудь застрять в пробке — и встреча вообще сорвется. Поэтому Курбатов предпочел узнать у Матевосяна, в каком магазине тот будет заказывать кондиционеры, — оказалось, на Ленинградском проспекте, — и сказал, что утром приедет туда.
О, если бы Курбатову да чуточку яковлевского везения! Так нет же — с утра у него невыносимо болел зуб. Он начал беспокоить его еще вечером, перед сном. Жена подсуетилась, сделала настойку шалфея. Александр Михайлович полоскал, и боль приутихла. Выспался нормально. Но, видимо, существует закон сохранения боли — то, что не беспокоило ночью, со страшной силой навалилось утром. Боль такая — хоть на стенку лезь. Больше всего хотелось вырвать этот проклятый зуб. Однако по времени никак не получалось отправиться к стоматологу — нужно было, наглотавшись таблеток анальгина, ехать на Ленинградский проспект. Из Новогиреева это не ближний свет.
Матевосян оказался низеньким человеком, буквально ростом с ребенка, и донельзя аккуратным. Глядя на него, следователь подумал, что тот должен покупать себе вещи в «Детском мире». Все на нем было выглажено и вычищено. Костюм как с иголочки, черные ботиночки блестят, накрахмаленная рубашка, галстук. В магазине было душно, поэтому он сидел возле бюро заказов в распахнутой дубленке и без шапки. У него были тонкие усики, на голове редкие темные волосы, сквозь которые на макушке просвечивала идеально круглая лысинка.
— Почему вы забрались в такую даль? — поинтересовался Курбатов.
— Кондиционеры делятся на японские и все остальные, — засмеялся Эмиль Суренович. — Здесь продаются японские.
Инженер приехал на своей машине, разумеется, вымытой до блеска. Ехать сейчас для короткого разговора в главк было нецелесообразно. Поэтому Александр Михайлович предложил побеседовать в машине, на что инженер охотно согласился.
— Наш разговор будет анонимный. Если понадобятся публичные показания, то лишь в том случае, когда люди, способные вам навредить, будут надежно изолированы.
— Ничего я не боюсь, — успокоил его Матевосян.
— Вы знаете эту женщину? — спросил следователь, показывая фотографию Земцовой.
— Знакомая личность. Каких дров она наломала?
— Ничего страшного. Вот дружки ее, видимо, не в ладах с законом. Где вы увидели эту женщину впервые?
— В нашей сауне. Я ее больше вообще нигде не видел. Только там.
— Наверное, не раз? Поэтому и запомнилась.
— Да, раньше появлялась там регулярно. Потом куда-то исчезла.
— В сауну много женщин приходило?
— Да уж. Этих шлюшек там примерно с десяток ошивается.
Извинившись, Курбатов заглотил очередную таблетку анальгина, после чего попросил:
— Расскажите, пожалуйста, как они развлекались.
Матевосян радостно засмеялся:
— Неужели вы думаете, я присутствовал при их пьянках-гулянках? Я слежу за техническим обеспечением. Падает температура в сауне — тогда меня зовут. И всех этих баб я видел в основном одетыми. Когда приезжали в шубах или в баре, где они сидели, поджидая мужиков. Развлечения я видел, только когда производил съемку.
— Да, так вот о съемках. Вам часто приходилось снимать?
— Редко.
— А кого снимали?
— Разных. Татьяну в частности.
— А из мужчин?
— Не знаю, — лениво пожал плечами Эмиль Суренович. — Полагаю, это были какие-нибудь несговорчивые предприниматели или что-нибудь в таком роде. Всякие бонзы, которых можно шантажировать интимными шалостями.
— Снимали вы скрытой камерой. Делали это не по своей инициативе. А только когда просили. Правильно?
— Скажем, приказывали. Оно точнее будет.
— А кто именно приказывал?
— Официально у меня один начальник — Евгений Афанасьевич, глава городской администрации, если угодно, мэр. Но такими же правами он наделил Альберта Васильевича, нашего главного мильтона. Больше мной никто не распоряжается. Тайком для себя я не снимал. Зачем мне это нужно?
— Сейчас нас интересует только Татьяна Земцова. Когда вы ее снимали и с кем?
— Я этого мужика всего лишь два раза видел. Среднего возраста. Волосы зачесаны назад, с большими залысинами. Пухлые губы. Даже не знаю, как описать. Никаких особых примет.
— При встрече вы его узнаете?
— Несомненно.
— Кто просил вас произвести ту съемку с участием Земцовой?
— Альберт Васильевич приказал. Строго-настрого предупредил, чтобы этот редкий гость не заметил, как их снимают. Поэтому я был предельно осторожен. Но мужик при всем желании не заметил бы, хоть его с юпитерами снимай: пьян был в лоскуты.
— Его партнерша тоже?
— Нет! Танька была трезва как стеклышко. Она же контролировала его действия. Мало ли — вдруг он в последний момент передумает? Тогда нужно проявить напор. Хотя когда вокруг голые и такие по-настоящему обольстительные женщины, уже трудно остановиться. Я бы не смог, — признался Матевосян.
Курбатов настолько увлекся его рассказом, что забыл про зуб.
— Скажите, для съемок требуется специальное освещение?
— Какое там специальное, — небрежно махнул рукой Эмиль Суренович. — Я же снимаю не для Каннского кинофестиваля. Хотя такая пленочка там произвела бы фурор, какой-нибудь приз нам точно обломился бы. Сначала Танька и тот мужик плескались в бассейне, оба голые. Они там вдвоем были. У нас сделаны в стене маленькие отверстия, чтобы наблюдать и снимать. Когда вылезли из воды, мужик пытался завалить ее прямо там, на топчане. Этот момент я уже снимал. Но Танька там не дала — по инструкции мужика нужно завести в комнату. А там возле кровати стоит торшер. Поэтому где нужно все хорошо освещено. Вдобавок женщины отбрасывают одеяло, будто в порыве страсти. Так что снимай не хочу.
— Отснятую кассету вы кому отдали?
— Ее взял Гордиенко.
— Копия у вас есть?
— Зачем она мне?!
— Ну а тот человек, который забавлялся с Татьяной, он после того случая бывал в Акуловке?
— Я его не видел.
Курбатов достал из внутреннего кармана куртки несколько фотографий и протянул Эмилю Суреновичу:
— Среди них есть этот мужчина?
Матевосян внимательно посмотрел снимки и уверенно указал на один из них:
— Вот он.
Это была фотография прокурора Селихова.
Глава 8 Переступить черту
Турецкий докладывал Меркулову о ходе расследования по зеленодольскому делу.
— Очень похоже, что задерживать придется всю городскую верхушку: начальника УВД, прокурора и, очевидно, мэра. По признакам статей двести восемьдесят пятой и двести восемьдесят шестой.
