– Не тоже, а просто не имею. Жизненный опыт.
– А по поводу местонахождения гражданки Филипповой ваш жизненный опыт вам ничего не подсказывает?
– Нет.
В этот момент в дверь постучал Позняк. Турецкий подошел к нему и поинтересовался вполголоса:
– Глухо?
– Глухо, – кивнул Позняк.
– Я так и понял.
– То есть с арестом пока глухо. Филиппова вчера утром вылетела в Грецию. А найти ее в Греции – раз плюнуть, вопрос: захотят ли греки ее выдать. Может, у нее там двадцать адвокатов, и все схвачено.
– Думаю, и найти ее будет не раз плюнуть, – пробурчал Турецкий себе под нос, – уж больно легко Оласаев про нее колется. Ладно, это уже не наши проблемы. Все, на сегодня вы с Ильиным свободны.
Турецкий вернулся на место.
– Так когда, гражданин Оласаев, вы встречались с Филипповой в последний раз?
– Примерно две недели назад, точнее – четвертого числа, в воскресенье. У Инары в салоне. Чтобы вы лишний раз не спрашивали, Замятина я в последний раз видел там же и тогда же. Мы втроем сидели. Традиция у нас такая. Инара как бы хозяйка, собирает старых друзей.
– И из разговора Филипповой с Замятиным вы вынесли убеждение, что она собирается его убить?
– Нет, гражданин Турецкий. Это убеждение, как я уже сказал, я вынес из жизненного опыта. А что такое жизненный опыт, я вам объяснять не собираюсь. И вообще, вы мне надоели.
– Взаимно. – Турецкий вызвал конвоира. – Можете везти арестованного в следственный изолятор.
Турецкий. 18 апреля. 10.00
– Ну что? У тебя? – Турецкий повернулся к Ирине Генриховне спиной, чтобы не действовала ему на нервы своими укоряющими взглядами. Объяснять ей, что предстоящая пьянка с Грязновым не проходная, а, наоборот, весьма ответственная, он не хотел, полагая это ниже своего достоинства.
– Нет. – Грязнов замялся. Турецкий уже подумал, что он сейчас снова откажется. – Давай лучше у тебя в кабинете. У меня в другой раз.
– Ты, что ли, неделю посуду не мыл и стесняешься меня на порог пустить? – удивился Турецкий.
– Ну… Короче, встретимся – объясню…
– Так что там у тебя? – продолжил Турецкий прерванный диалог полчаса спустя, на пороге своего кабинета. Грязнов уже его ждал.
– Последний раз мы пили у меня с Ростиком, – Грязнов скривился, как от неспелого лимона, – что-то как-то мне… Не хочу! Давай с ним разберемся и забудем, а в следующий раз посидим у меня – обновим.
– Окропим святой водой, – согласился Турецкий. – Если ты стал таким суеверным, начнем с арбузовской бутылки. Или ты ее сбросил с Останкинской телебашни на головы беспечных москвичей?
– А говоришь еще, что я суеверный. Разливай.
Выпили. Грязнов крякнул для виду, принял позу, удобную для философствования, и произнес академическим тоном:
– Понимаешь, Саша! Ростик был классный мужик. Но шибко умный, или, правильнее сказать, – ушлый. И в МУРе он всегда умел крутиться, и взяток как бы не брал, и задницу особо никому не лизал, но квартиру получил без очереди в престижном районе, и тачку, еще в советские времена, и какие-то ведомственные гаражные кооперативы, профсоюзные путевки, и везде был свой человек! – После первой же длинной фразы профессорствовать Грязнову надоело, возможно коньяк подействовал. Он порозовел лицом и принялся говорить быстро, бурно жестикулируя. – Короче, когда он увидел, что за ту же работу… Как бы за ту же работу! Можно получать вдесятеро больше – сразу ушел. Не подумай только, что я его за это осуждаю. Не за это! Ушел и ушел, его дело. Если бы жадность фраера не сгубила, остался бы классным мужиком. Я тебя уверяю: сто процентов, мог он сбить цену, отстегнуть этой Калашниковой тысяч двадцать «зеленых», наверняка они у него были, припугнул бы как следует – и был бы чист. Продолжал бы развозить генпрокуроров по шлюхам, и косить бабки. Но не захотел – пожадничал! А раз пожадничал – получай 105, часть 2, пункт "к": убийство с целью сокрытия другого преступления, от восьми лет и до вышки! Поскольку мораторий на исполнение смертных приговоров – до пожизненного. И не стану я суетиться, чтобы дали ему по минимуму – восемь лет. Пусть себе крутого адвоката нанимает на сэкономленные бабки.
– Что-то я в его восемь лет слабо верю. – Турецкий закусил губу и задумался. – Вообще мне мое везение перестает нравиться. Лагуш раскололась с ходу – ладно, это еще в порядке вещей. У нее от страха мозги не работали. А на самом деле у нее совсем мозгов нет, в принципе. Но Арбузов твой…
– Погоди! – Грязнов налил и тут же выпил на скорую руку. – Погоди! Ты хочешь сказать, на нем еще мокрые дела висят? Тогда давай выкладывай все подробно.
– Не это я хочу сказать. Он признание нам пропел как по нотам, и мы оба развесили уши, я от радости, ты с тоски. А если как следует призадуматься – в его показаниях нестыковка на нестыковке. Почему Сосновский начал убирать исполнителей не сразу, не тридцатого числа, а две недели спустя?
– Ха! Сосновский! Ты думаешь, что постиг масштабность его замысла? Он же не просто кино про Замятина снимал, чтобы его уйти. Смотри: сначала он запускает порнуху на телевидение, Замятина временно отстраняют. Потом он посылает Ростика к Хмуренко, чтобы тот готовил общественное мнение: глядите, граждане россияне, Замятин не только по шлюхам шастает, но и берет взятки в особо крупных, столько уже набрал, что больше не лезет, и по-тихому уйти не получается. И, наконец, в решающий момент достает козырного туза: Оласаевы продают оружие террористам, а Замятин с Ильичевым их покрывают.
– Понятно все, – Турецкий замахал руками. – Я что, по-твоему, тупее паровоза? Я спорю с тем, что Сосновский умеет считать дальше, чем на ход вперед? Если он не убрал исполнителей сразу, значит, и не собирался! А к Хмуренко он мог кого угодно заслать, не обязательно Арбузова.
– Я уже вообще ни хрена не понимаю! – Грязнов от волнения пролил коньяк мимо рюмки. – Ты хочешь сказать, что вулканолога Максимова убрали не по приказу Сосновского, а Калашникову пришил не Ростик?!
– Давай по порядку. Калашникову пришил Ростик. Но обвинение держится только на его признании. И он это прекрасно понимает, помнишь, что он сказал? Стоит кому-нибудь настращать Лагуш, а она уже напугана до смерти, найти похожих на него кадров для опознания, и все – считай, против него ничего нет. Так что сидеть ему не восемь лет, а максимум до суда. На суде он заявит, что оговорил себя под давлением каких-то абстрактных мафиози, хорошо, если не под давлением следствия, и может быть свободен.
– А зачем он тогда вообще сознавался?!
– Вот! Тут мы переходим к первой части твоего предыдущего вопроса, кто убил Максимова? Я вижу только один ответ. – Турецкий замолчал, дожидаясь, пока Грязнов разольет остатки.
– Ну?! Не томи.
– Не нукай. Давай отвлечемся на минуту. Ты говорил, что Арбузов бескорыстно любил деньги. Говорил?
