Только их никто не видит. Может, потому, что не лазит в болота. А может, просто не успевает нырнуть, пока пузыри не лопнули.
Они лопаются всегда. С клекотом, толчками и страшной вонью.
Волна должна тебя вытаскивать на поверхность, но вместо этого почему-то, наоборот, по кругу вталкивает глубже, глубже, в жирные вязкие подушки с отслаивающимися облаками черных хлопьев. И ты влипаешь в вязкий нижний слой топи, из которого и любуешься этой красотой сквозь слой воска, охвативший открытые глаза будто контактная линза. А вязкая подушка всасывает ноги – и сразу затылок с лопатками, а жирная ледяная вода, обжимавшая тело, теперь уверенно всовывается в уши и нос.
Но страшно лишь сначала. Пока не поймешь, что ты здесь навсегда. Никто не спасет.
Любуйся.
Сколько сможешь.
Я добежал до болота по следу, как троллейбус по проводу. Оказывается, достаточно увидеть след один раз – потом уже не потеряешь и пойдешь по нему до нужных подошв. Это как с объемной картинкой: можно час пялиться на пальму, так и не разглядев, где спрятались попугаи. Но если однажды увидел, всё – дальше глаза сами в нужное положение встают.
Вдоль ограды я ходил минут пятнадцать, не больше. Кидался то на помятую ветку, то на скукоженный листок – и возвращался.
А затем увидел мягкую белую чешуйку. Понятно, сказки все читали. Обошел кругом – и на буром ковре иголок, шишек, мелких веток сложилась четкая картинка. Здесь шла бабка с Дилькой на руках. Быстро шла. С тяжелой, между прочим, Дилькой, я ее еле таскал. И долго шла. Мне на этот путь понадобилось минут двадцать – не считая двух пауз, когда я зачем-то пытался понять, как бабка миновала завал из трех корявых стволов и залитую талой водой ложбинку. По кругу она не обходила. След исчезал за полметра до препятствия и появлялся через полметра после него. Стволы я обошел несколько раз и решил разбираться с загадкой на ходу. А пялиться на запруду я перестал, когда сообразил: как бы бабка водную преграду ни преодолела, мне это точно не пригодится. Летать, ходить по воде и что она там еще могла сделать, я точно не обучусь.
Белых чешуек по пути больше не попалось, но я и без них понял, что особых вариантов нет: здесь, если идти к закату, как ни выкручивайся, все равно в болото упрешься.
Бабка уперлась и пропала. Я уперся и застыл. Место было невыразительным. Ну вот возникает запах, потом вонь, потом густой лес пересекается узкой длинной поляной, а потом начинается опять в сильно прополотом виде, и теперь голых деревьев больше, чем елок с соснами. Все, это болото. Вместо земли сырые зыбкие кочки с лужицами вокруг.
Это не лужицы, а колодцы с сосущим эффектом. И почти без дна.
След доходил до толстой серо-черной березы с полопанным стволом и исчезал. Совсем исчезал. В трех шагах от березы блестела крупная лужа с мохнатыми краями. За один из краев зацепилась белая чешуйка.
Сверху ее не было видно. Я пытался определить глубину лужицы, но прут гнулся, а палка сломалась. Вот я и сел, чтобы пробить двойным обломком мягкую преграду. Сел, увидел этот комочек и чуть в топь не улетел: пытался после размаха уже увести удар от воды, потому что с ужасом представил, что мягкая преграда может быть и не мхом, торфом или что там в болотах обычно бывает. Палки с чмоканьем воткнулись в рыхлый край лужи, я, вцепившись в них, не свалился в воду. Перевел дух и протянул дрожащую руку к чешуйке.
Это воск, конечно, был, опять не белый, а чуть желтоватый. И висел он на мохнатом клоке берега, нависшем над водой. То есть он не сверху упал, его снизу прилепили – специально или нечаянно, но когда именно с этой лужицей возились.
Я встал и осмотрелся. Лужиц кругом было много, блестели почти все, но у этой блеск был слишком праздничный – точно автобус в дождь вдоль светящейся рекламы катится. Я снял куртку, засучил рукав, подполз к самому краю и, заранее коченея, сунул руку в воду.
Вода была ледяной.
Я стиснул зубы и постарался нащупать мягкое препятствие. Его не было, не было, и раз – пальцы будто в голову крупной куклы уперлись. Я чуть не вскочил, совсем заскрипел зубами и вернул пальцы кукле.
Это не кукла была, не голова и не волосы. Длинные водоросли на каком-то мягком выступе. Я еще некоторое время ощупывал его контуры, уже не вздрагивая, как от голых проводов, наконец извлек черную, неровно блестящую руку и встал.
Главное было не думать.
Я стряхнул жижу и ряску с руки, быстро разулся и разделся до джинсов и встал на край лужицы, стараясь не ежиться и не оглядываться на одежду. Жалко будет опять без телефона и ножа остаться. Без одежды, впрочем, тоже.
Ванька Щербаков из «А»-класса – морж. Ну как морж – второй год на Крещение с родителями в прорубь сигает. Говорит, первый раз страшно было, но на самом деле ништяк – даже жарко. Вот после главное быстро выскочить и закутаться – это да.
Про жарко я и сам знал. В прорубь, конечно, не кидался ни разу – но под Казанью есть такое Голубое озеро, к нему ведет узкая глубокая протока, где круглый год плюс четыре и куда может сигануть любой желающий. Я не был желающим, но прошлым летом сиганул вслед за папаней. Теперь я считал себя маленько подготовленным. Но понимал, вернее, не понимал, а знал – не головой, а вот этой штукой, которую во мне бабка разбудила, – что болото не протока, не прорубь и не бассейн под трамплином.
Это прорва.
Прорвусь.
Надо было помолиться или сказать что-то важное. Я постеснялся. Сказал: «Щас». Чтобы никто не думал, что я тупо проветриваюсь тут.
Подышал, прокачивая легкие, как папа учил, набрал побольше воздуха, зажмурился и прыгнул солдатиком в мягкую щель и сияющие холодные блики.
Блики жарко порвали и раздернули на пол-леса все тело – и тут же закатали в снеговик, холодно и тесно. На веки давила тьма, на все остальное тоже давила, особенно на живот и грудь, выжимая воздух, как лекарство из шприца. Но я держал воздух и позу. Не шевелил ногами, от которых вверх поднимался не мороз даже, а толстый иней, прямо по костям. Не дергался от скользких прикосновений. Продавливался куда-то – кажется, вниз и, кажется, в нужную щель. И считал. В Шарме я держался полторы минуты – но там даже на глубине давление было поменьше. И дубака такого не было.
Не знаю, чего я ждал. Может, попадания в волшебный воздушный пузырь. Может, того, что ноги твердого дна коснутся. Может – добрых болотных дельфинов, которые подплывут и помогут. Может, момента, когда будет «восемьдесят девять, девяносто» – и дальше пусть все само решается.
На счете «двадцать», когда желание вдохнуть еще не заметалось по всему телу, но уже вяло передало приветик, вдавленные в веки черные ладошки стали разноцветными. Я досчитал до двадцати пяти, понял, что дальше трусить глупо, тем более что сияние стало уползать вверх, и приоткрыл глаза.
И увидел – без очков, сквозь черную воду и густую мусорную взвесь – кораллы.
Не кораллы, конечно. Это были гроздья болотных огней, схваченные водорослями. Или газовые выделения, расцвеченные солнцем через причудливую водную линзу. Или ежегодный парад гнилостных бактерий. Или что-то еще, не знаю. Не важно.
